Она сказала, что пишет книгу о его дезертирстве.

Только что они жили у Роберта, и вдруг стали жить у матери. Он не понял, как это случилось. Она снимала довольно большую квартиру, им всем хватало места, хотя ей приходилось спать в гостиной. Будто он снова рос рядом с ней, опять спальня в гостиной, и однажды они засиделись допоздна, когда Марина с ребенком уже уснули.

– Она совсем не похожа на русскую.

– Мама, она русская.

– В общем-то, она красивая.

– Она тобой восхищается. Говорит, что в доме чисто и аккуратно. Ей нравятся твои мягкие волосы. Только книгу не пиши, мама.

– Я ходила к президенту Кеннеди. Провела расследование. У меня много смягчающих обстоятельств из-за твоего дезертирства.

– Мама, не надо писать книгу.

– Она о жизни, которую мне пришлось вести, не зная, жив ты или мертв. Я могу писать о своем, Ли.

– У нее там родственники, которых ты поставишь под угрозу.

– Под угрозу. А сам ты отдал десять долларов машинистке, чтобы напечатать страницы своей книги.

– Моя о другом.

– О России и ужасах той системы.

– О другом. Называется «Коллектив». Она об условиях жизни и работы. Я изменю фамилии, так что люди не пострадают. И не думай, будто мы не ценим, что ты купила одежду ребенку, готовишь нам еду и так далее.

– Те десять долларов я дала тебе, а ты их отдал машинистке.

– Мама, это книга наблюдений. Я должен денег правительству штата за то, что меня доставили домой. Роберт оплатил перелет из Нью-Йорка. Я просто ищу способы расплатиться с долгами.

– Я имею право на свою книгу, – ответила она. – Президент оказался занят на тот момент, но я переговорила с людьми из правительства во время метели, и они обещали, что рассмотрят дело.

– Это всего лишь статья, а не книга. Мне напечатали заметки для статьи. Там так много страниц.

– И сколько она тебе напечатала?

– Десять. Больше денег не хватило.

– Доллар за страницу – это грабеж.

– Я провез эти заметки на себе из самой России.

– Марина смотрела днем фильм с Грегори Пеком. Я сидела рядом, и она, оказывается, знает Грегори Пека.

– Ну и что, его знают повсюду.

– Мы разговариваем со словарем.

– Потихоньку научится.

– Кажется, она знает больше, чем показывает, – сказала мать.

Он устроился обработчиком листового металла. Тяжелая, грязная, долгая работа и маленькая зарплата. Они переехали в собственный дом, половину дощатого бунгало с мебелью, через дорогу – стоянка грузовиков и погрузочные платформы. Это был приемный пункт всей огромной сети «Монтгомери Уорд». Марина сходила в магазин, побродила между полками. Сказала Ли, что там играет очень приятная музыка.

На их улице стояли одни бунгало. Все называли эту улицу Мерседес-стрит. В договоре о найме записали «Мерседес-стрит». На карте Форт-Уорта значилась Мерседес-стрит. А надпись на указателе гласила – «Мерседес-авеню».

Он сидел на бетонных ступенях крыльца рядом с маленькой юккой и читал русские журналы.

Мать принесла им кресло. Принесла посуду. Ли сказал, что им не нужны подачки. Она принесла попугая в клетке. Такого же попугая в такой же клетке, как он подарил ей в Новом Орлеане, когда работал курьером.

Тени прежней жизни все появлялись.

– Хватит, – сказал он Марине. – Не открывай дверь.

– Но как я могу не открыть твоей матери? Она так добра к нам.

– Не открывай и все. А то она покоя нам не даст. Ни в коем случае не пускай. Придет с фотоаппаратом и начнет снимать ребенка.

– Но она же бабушка.

– С этого все и начнется.

– Это просто снимок, Алик.

– Вот так она и навязывается. Так и проберется к нам в дом.

– Ты не хочешь пускать ее, а сам используешь при первой же возможности.

– Для этого и нужны матери.

– Это жестоко.

– Я пошутил, и не называй меня больше Аликом. В этой стране нет Аликов. И Джун – не Джунка. Все решат, будто ты не знаешь, как зовут членов твоей семьи.

– Ты не шутишь, когда повышаешь на все голос.

– Привыкай, так шутят в Америке. Так мы друг с другом разговариваем.

– Она вкалывала, чтобы вырастить тебя.