— Далеко?

— В село в Воскресенское, за диаконом… Одна ноне старушка-те осталась.

— Ириней, говоришь, не возвращался?

— Не видали что-то.

— А живет богато?

— Ничего, ровненько живет.

— Ну, прошай!.. Эх ты, Глаша-а!

— Ну-ну! Не звони… Видно, хороша Глаша, да не ваша. Ступай ужо — нечего тут понапрасну.

В голосе деревенской красавицы слышалось ласковое сожаление.

За воротами темная фигура Андрея Ивановича, отделившись от калитки, примкнула к нам, между тем как Автономов обогнал нас и пошел молча вперед.

— Вы бы до утра сидели, — угрюмо сказал Андрей Иванович. — А я тут дожидайся!

— Напрасно, — ответил я холодно.

— Это как понимать? В каком смысле?

— Да просто: шли бы, если вам неприятно…

— Нет уж. Спасибо на добром слове, — я товарища покидать не согласен. Лучше сам пострадаю, а товарища не оставлю… Этак же в третьем годе Иван Анисимович. Ничего да ничего, выпивал да выпивал в хорошей канпании…

— Ну и что же?

— Жилетку сняли, вот что!.. Денег три рубля двадцать… портмонет новый…

— Ежели вы это насчет нас с Геннадием намек имеете, — заговорил Иван Иванович, торопясь и взволнованным голосом, — то это довольно подло. Это что же-с?.. Ежели у вас сомнение, — мы можем вперед или отстанем…

— Пожалуйста, не обращайте внимания, — сказал я, желая успокоить беднягу.

— Что такое? — спросил вдруг Автономов, остановившийся на дороге. — Из-за чего разговор?

— Да вот они все… сомневаются. Господи помилуй! Неужто мы какие-нибудь, прости господи, разбойники.

Геннадий вгляделся в темноте в лицо Андрея Ивановича.

— А! долговязый господин!.. Ну что ж! — сказал он сухо. — «Блажен, кто никому не верит и всех своим аршином мерит»… Дорога широкая…

И он опять быстро пошел вперед, а за ним побежал трусцой маленький товарищ. Андрей Иванович несколько секунд стоял на месте, ошеломленный тем, что странник ответил ему в рифму. Он было двинулся вдогонку, но я остановил его за руку.

— Что это вам неймется, право! — сказал я с досадой.

— А вам хороших товарищей жалко? — сказал он язвительно… — Не беспокойтесь, пожалуйста. Сами далеко не уйдут…

И действительно, за последними избами на дороге зачернела фигура. Это был Иван Иванович, но один…

Он стоял посередине дороги, тяжело дышал и кашлял, держась за грудь.

— Что с вами? — спросил я с участием.

— Ох-хо! Смерть моя… Ушел… Геннадий-то… Не велит вместе идти… Велит с вами. Не поспеваю за ним.

— Сделайте одолжение. А дорогу вы знаете?

— Дорога пока большая. Да он где-нибудь догонит…

Мы пошли в темноту… Назади тявкнула собака; оглянувшись, я увидел в темноте два-три огня деревни, которая скоро скрылась из виду.

Ночь была беззвездная, тихая. Горизонт еще выделялся где-то неясной чертой, блуждающей под облаками, но ниже клубилась лишь густая мгла, бесконечная, неопределенная, без форм и очертаний…

Мы довольно долго шли молча. Странник то и дело робко вздыхал и старался подавить кашель.

— Автономова-то не видно… — говорил он по временам и беспомощно вглядывался в темную ночь.

— Мы-то его не видим… Он нас видит, небось, — сказал Андрей Иванович зловеще и значительно.

Дорога казалась какой-то смутной полоской, точно мост, кинутый через пропасть… Все кругом было черно и смутно. Была или нет светлая полоска на горизонте? Теперь от нее нет и следов. Неужели так еще недавно мы были в шумной избе, среди смеха и говора?.. Будет ли конец этой ночи, этому полю? Подвинулись мы вперед, или это только дорога уходит у нас из-под ног, точно бесконечная лента, а мы все толчемся на месте, в этом заколдованном клочке темноты? И невольная робкая радость зарождалась в душе, когда впереди начинал вдруг тихо журчать невидимый ручей, когда это журчание усиливалось и потом замирало сзади, за нами, или ветер, внезапно поднявшись, шевелил чуть заметные кусты ивняка в стороне от дороги и потом опадал, указывая, что мы их миновали…

— Ну, и ночка выдалась, — сказал Андрей Иванович, против своего обыкновения, тихо. — Дурак и тот, кого в этакие ночи нелегкая носит по дорогам. И чего, спрашивается, нужно нам? Поработал день, отдохнул, чаю попил, богу помолился, — спать. Нет, не нравится, вишь… давай по дорогам шататься. Это нам благоприятнее. Ноне, вот уж полночи, а мы и лба не перекрестили. Молельщики!..

Я не ответил. В голове Андрея Ивановича, очевидно, продолжали тянуться покаянные мысли.

— Мало нас бабы учут, — сказал он мрачно… — Не живется нам дома. А чего бы, кажись, и надо…