– Да, конечно. Только сначала объясните мне, каким образом вам удалось заставить Коркина сделать то, что он для вас сделал?

– Я угрожала. Говорила, что потребую возбуждения уголовного дела против его отца и против него самого, расскажу его жене, что он вместе с отцом пришел к нам домой, и они довели мою маму до такого состояния, что она выбросилась из окна вместе с ребенком. Пугала, что отдам материал в газеты.

– Это уже все недоказуемо. Чего же он так испугался?

– Мне кажется, его самого очень мучила эта история. Я видела, как он был потрясен, когда увидел Олега. Знаете, он оказался неплохим, нежадным и незлым человеком.

– По отношению к вам. А по отношению к собственной жене?

– На самом деле она сейчас настолько богата, что фирма, дом, деньги, оставленные мне, для нее это ерунда. Она просто не знает об этом, потому что Вадим не успел ей сообщить о своих счетах в зарубежных банках. А кроме Вадима, это известно только Олегу. Олег не решился ей сказать из-за убийства. Он понимал, что может оказаться подозреваемым.

– Что-то я совсем перестал улавливать вашу логику. Почему вы не потребовали, чтобы Коркин открыл на вас и брата счет в каком-нибудь зарубежном банке? Зачем нужно было светиться с этой фирмой, завещанием, со всем, что на виду, что не может остаться незамеченным?

– Кто же знал, что Вадима убьют и все вдруг откроется… Я никогда особенно не интересовалась, откуда берутся очень большие деньги, которые нужно увозить подальше от своей страны. Но мне понятно, что чистыми они не бывают. А Олежке нужно лишь то, что совершенно легально, стабильно, естественно. Я мечтала, чтоб у него был свой дом, работа, которая ему нравится и приносит хороший доход, и состояние, которое позволило бы ему хорошо лечиться и отдыхать. Он ведь необыкновенный человек.

…Она нашла его в подмосковном детском доме для детей-инвалидов. Директор рассказала, что привез его один хирург из Москвы, который его оперировал. Этот врач был единственным человеком, который навещал мальчика. Мария встретилась с Григорием Петровичем, и он рассказал, что работал в брянской больнице, когда туда поступил Олег. Сделал ребенку четыре операции, но надежд на то, что мальчик выживет, практически не было. В это время Григория Петровича пригласили на работу в московскую клинику, и он забрал с собой Олега. Так родился слух, что мальчик умер. В Москве Григорий Петрович просто выхаживал ребенка, как сиделка. Через несколько месяцев Олега перевезли в Дом ребенка, затем в дошкольный детский дом. Там состояние его опять настолько ухудшилось, что Григорий Петрович сделал еще несколько операций. После одной из них поднялась температура, Олег долго не приходил в себя, бредил. Григорий Петрович сидел ночами у его кроватки и сам с собою играл в шахматы.

– У меня, между прочим, разряд, – рассказывал он Марии. – И вдруг среди ночи Олег открывает глаза и говорит мне: «Покажите, как в это играть». Я показал кое-что, совершенно уверенный, что он ничего не поймет и не запомнит. Но через несколько ночей он меня обыграл. И это было не случайностью. Я ни разу больше не сумел у него выиграть. Когда он пришел в себя после операций, я устроил его в детский дом недалеко от Москвы, чтобы навещать. Я думал, у него нет никого.

Мария тоже переехала в Москву, устроилась на работу в ЖЭКе, получила квартиру. А когда Олег окончил школу, добилась, чтобы ему дали положенную детдомовцам однокомнатную квартиру. К этому времени она уже нашла Вадима и потребовала, чтобы тот взял Олежку на работу. Тот подчинился из-за слабости, жалости, разбуженного чувства вины, к чему очень быстро добавились благодарность и зависимость. Вадим понял, что его несчастный, искалеченный брат – финансовый гений.

Странное впечатление произвел на Дину рассказ Сергея об Олеге Маланцеве. Искалеченный младенец сам по себе вырос по разным детским домам и без всякого специального образования создал бизнес своему образованному и вполне здоровому брату. Сестра живет только для него, из-за чего и затеяла всю эту историю с завещанием и передачей фирмы. Вадим был пешкой в их игре. Следствие еще не сняло подозрения с Маланцева в убийстве брата. Он ведь следил за ним той ночью. Кто знает, на что способен тот, кто вообще слишком способен.

Дина решительно набрала номер телефона своего знакомого профессора Таркова. Психолог, психиатр, просто умница.

– Константин Николаевич, здравствуйте. Я, как всегда, с вопросом. Опять страдаю от лишней информации. Скажите, пожалуйста, дети-индиго – это хорошо или плохо?

– Вот так прямо и ответить на вопрос, который еще не открыт для ученых всего мира. Никто вам сейчас не скажет – это чудо или знак беды, дети-индиго. Но расширить немного ваш кругозор я, пожалуй, смогу. Подъезжайте как сможете.

Даша курила на скамейке во дворе, когда Женя и Артем вышли из его подъезда. Она подождала, пока они сядут в его машину и выедут на шоссе. Затем вышла на проезжую часть и одним взмахом руки остановила первую же машину.

– За ними, – кивнула она водителю в сторону Жениного «Фольксвагена». – Пошустрее.

– Деньги есть? – Мужчина лет сорока пяти внимательно окинул ее взглядом. – Или…

– «Или» будет тебе с бабкой на печи. А я заплачу.

– За хамство можешь сейчас вылететь, получив под зад коленом.

– А ты попробуй, – почти весело сказала Даша, уставившись на водителя немигающим взглядом. Мужчина почувствовал неприятный холодок в груди и сильное желание распрощаться с этой пассажиркой. Он сжал зубы, прибавил газ, краем глаза наблюдая за каждым движением девицы, которая непринужденно развалилась на сиденье и прикрыла глаза. Она напоминала ему взбесившуюся лису, то ли вздремнувшую, то ли притворяющуюся, чтобы жертва подошла поближе.

А Даша представляла себе уютную квартиру с большим количеством розовых и оранжевых светильников. Вот она открывает дверь своим ключом, а ей навстречу бежит Женя в домашнем халате, фартучке с оборками. Даша проходит в красивую гостиную, открывает сумки, вынимает коробки с конфетами, пирожными, достает фрукты, хорошее вино. А потом очередь доходит до тряпок, хороших, модных. Женя удивляется, радуется. И Даша с загадочным видом достает маленькие чудесные коробочки. Там драгоценности и духи. Они ужинают, потом примеряют обновки, восхищаются. И вдруг Женя говорит Даше, сияя шоколадными глазами: «Знаешь, а я тебя люблю больше всех на свете». Даша в ответ нежно гладит пушистые волосы подруги и спокойно так отвечает: «Я тебя тоже. Хочешь, я буду называть тебя сестренкой? Только не Женей, а Полинкой. Полинкой-малинкой. Это мое любимое имя».