Разноцветный треугольник на брюхе паука вдруг погас на мгновение и снова вспыхнул. По периметру установки, словно по борту корабля в праздничную ночь, тоже вспыхнули огоньки: шесть голубых, шесть желтых, шесть красных.

— Что вы наделали?! — вскочил наконец со своего кресла Вольняев.

— Мне показалось, Фил плохо нажал на кнопку, — объяснил сияющий, словно новая копейка, Циркалин. — Вот я и подстраховал!

Филипп повернул голову в сторону контрольного экстрана. Ни образы Циркалина и Вольняева, ни их реплики в эфир, конечно, не пошли. Только теперь перепоясанный цветными огоньками паук выползал на экстран. Лана застыла на возвышении между его лапами, закрывая правой рукой грудь и упавшими со лба волосами — лицо. Оправа телеочков — в тон колготкам — с трудом просматривалась за густыми золотистыми прядями.

Что-то ослепительно вспыхнуло вдруг — и Лана исчезла.

— Что за черт! — выдохнул Вольняев. — Такого не должно… Академик подбежал к подиуму, поднялся на него, поводил

руками, словно бы играл в жмурки. Но «поймать» Лану ему не удалось.

— Уйдите отсюда! — приказал он Циркалину. — И не вздумайте кто-нибудь отключить установку! Пока она работает на прием, есть надежда… — Тяжело сойдя с подиума, Вольняев проковылял на негнущихся ногах к брюху паука, остановился рядом с круглой белой кнопкой. От его молодого задора не осталось и следа.

Нужно бы что-то сказать. Ведь экстрамеры работают, в эфир идет черт знает что… Все, кроме мужества и решительности…

— Как видите, уважаемые экстразрители, Игра приобрела несколько неожиданный оборот, — жизнерадостно завопил Новичаров, незаметно появившийся рядом с Филиппом. — Позвольте представиться: Захар Семенович, бессменный режиссер передачи. Друзья зовут меня просто Зах. До сегодняшнего дня вы видели мою фамилию — Новичаров — только в титрах. Но вот пришла минута, когда я должен помочь нашему всеми любимому, знаменитому ведущему Филу Главушину с честью выйти из весьма непростой ситуации. Фил — мой лучший друг, а друзей, как известно, в беде не бросают. Потрепав Филиппа по плечу, Новичаров продолжал по-прежнему жизнерадостно:

— Но я уверен, все кончится хорошо. Наверно, в установке была небольшая неисправность. По-видимому, наш выдающийся ученый, академик и нобелевский лауреат Алексей Вольняев сейчас устранит ее, и все вернется на круги своя. То есть наша очаровательная ведущая, живая и невредимая, вернется сюда, в лабораторию и, разумеется, на ваши экстраны.

Филипп медленно, по-стариковски поднялся на подиум.

Эшафот — вот что он мне напоминает. Достаточно ли мужественно я выгляжу?

— Где Лана? Что вы с нею сделали? — спросил Главушин у Вольняева и Новичарова одновременно.

— Не знаю, — тихо ответил академик.

— Фил, но ты же сам согласился нажать на кнопку! — обиделся Захар. — Не волнуйтесь, уважаемые экстразрители, все будет хорошо. Внутренний голос говорит мне, что недоразумение вот-вот уладится.

— Покиньте подиум, — попросил Вольняев. — Установка работает на прием. Возможно, через несколько секунд…

Главушин нерешительно, словно помилованный за минуту до исполнения страшного приговора, сошел с эшафота. Тотчас за его спиной что-то сверкнуло, бухнуло… Резко обернувшись, Филипп увидел Лану, живую и невредимую. Рядом с нею стоял какой-то незнакомец, очень высокого роста. Лана двумя руками держалась за его правый локоть, словно боялась упасть.

Выглядел незнакомец весьма необычно. Одет он был в старинную, плотно облегающую тело одежду. Камзол, кажется? Ну да, конечно, камзол из кармазина с золотой ниткой. На голове — черная шляпа с широкими полями, осененная петушиным пером. У левого бедра незнакомца болталась шпага с выгнутым в виде змеиной головы эфесом. Завершала это маскарадное одеяние широкая накидка, сшитая, несомненно, из той же материи, из которой кроит для себя платья самая непроглядная и зловещая ночь.

«А в плечах она задиралась вверх и в стороны наподобие кавказской бурки, — запищал вдруг в левом ухе голос Лени Циркалина, — но так энергично и круто, с таким сумеречным вызовом, что уже не о бурке думалось — не бывает на свете таких бурок, — а о мощных крыльях, скрытых под черной материей».

«И куда я должен вставить эту цитату? — обозлился Филипп. — Тебе в зад?»

— Ну вот видишь! — бурно обрадовался Новичаров. — Ничего с твоей невестой не случилось, И теперь я с удовольствием возвращаю бразды правления. У нас еще целых две минуты прямого эфира! Новичаров исчез.

Желтый дым стекал тяжелыми волнами от ног незнакомца, неся с собой резкий, едкий запах и могильный, непереносимый холод. Главушин обхватил руками плечи, пытаясь согреться, и не отрывал взгляда от обольстительной, как никогда, Ланы. Ни телеочков, ни лифчика, ни даже колгот на ней теперь не было. Из-под съехавшей набок, разорванной до пояса кофточки бесстыдно выглядывала правая грудь. Левой Лана сладострастно прижималась к локтю незнакомца. А может быть, это вовсе не она? — Лана! — позвал Филипп. — Что с тобой? Девица взглянула на него невидящими распутными глазами и, сложив искусанные губы трубочкой, потянулась к своему спутнику — за поцелуем.

Незнакомец высвободил руку, обнял Лану за талию, другой рукой накрыл и придавил упругие груди.

— Приветствую жителей Земли и Системы! — носовым, нарочито благозвучным голосом сказал он. — И благодарю за прекрасный дар. Лучшего способа отметить это важное событие я не придумал бы.

Правая — невероятно длинная — рука незнакомца съехала с тонкой талии и проскользнула, под пояс многослойной юбки, опустилась ниже…

Голова Ланы запрокинулась, глаза полузакрылись, из полуоткрытых губ вырвался сладострастный стон.