— Да как так, кавалер? Как имя вашего друга?

— Неукротимый майор Саплин!

— Ах, успокойтесь, — лукаво улыбнулась императрица. — Ах, успокойтесь, кавалер, а то граф Андрей Иванович подумает, что я вас ругаю. — И вновь обернулась: — Что скажете, граф Андрей Иванович?

Граф осторожно кивнул:

— Неукротимого маиора Саплина знаю. Преданный, но опасных свойств человек. Говорят, на пустом острову жил не по божески, не по христиански — сразу с тремя переменными дикующими женами.

Императрица рассмеялась:

— Сразу с тремя? Да можно ли это, граф? Объясните.

— Не по христиански, матушка-государыня, совсем не по христиански.

— Да верно ли говорят такое о неукротимом маиоре Саплине? — смеясь, спросила императрица уже Крестинина.

— Верно, матушка-государыня — правдиво ответил Крестинин. — Но маиор Саплин охранял гору Селебен в полном одиночестве. Содержал себя в форме, в самых трудных условиях надевал парик, держал службу строго. За эту его строгость, за то, что спасал дикующих, подвел многих под вашу крепкую государеву руку, дикующие сами выделили маиору разумных помощниц. Они были как бы его военными денщиками или сервитьерками — всяко стряпали, стирали, поддерживали военную жизнь маиора Саплина, всегда неукротимого в своем деле.

— В каком деле? — непонятно, но лукаво улыбнулась императрица.

— В своем, — так же непонятно ответил Крестинин.

Глаза императрицы смеялись:

— И как проявил себя маиор в своем деле?

Крестинин ответил:

— Неукротимо!

Императрица рассмеялась и повернулась к Остерману:

— Что ж, граф Андрей Иванович? Что скажете? Провинился маиор в чем-то особенном?

— Дерзок необыкновенно.

— Ну, так что ж, что дерзок? Это не страшно. Ведь военный человек, среди дикующих долго жил, — Анна Иоанновна с особенным интересом рассмеялась. — Небось, огромен, как мои измайловцы?

— Не совсем так, матушка-государыня. Ростом маиор Саплин совсем невелик, зато неукротим духом. Случалось, побеждал очень сильных.

— Ну? — удивилась императрица. — Готов ли он мне служить?

— Страстно! И всею жизнью! — выдохнул Крестинин.

— А нет ли на маиоре каких либо вин государственных, граф Андрей Иванович? — опять обернулась к Остерману императрица.

— Государственных вин на маиоре нет.

— Так что же тогда? Разве мы не призваны миловать и утешать? Коль сказанное все правда, надобно нам наградить маиора, вернуть отобранное у него, а супруге его несчастной вернуть столь неукротимого человека.

Спросила, рассмеявшись:

— Примет неукротимого маиора супруга?

— Почтет величайшею честью.

— А переменные жены?

— Это как туман, матушка.

И опять императрице понравился ответ Крестинина:

— Идите с богом, кавалер. Запомню вас за правдивость. А вы, граф Андрей Иванович, — приказала она Остерману, — подайте бумагу на отпуск неукротимого маиора на волю. Сообщите господину Ушакову наше решение. Но, — засмеявшись, добавила она, — сообщить неукротимому маиору Саплину незамедлительно ехать в его деревеньки, и без высшего на то соизволения их не покидать. Коль понадобится, сами призовем дерзкого. А по табели о рангах, — помолчав, добавила Анна Иоанновна, — приравнять маиора Саплина к полковничьему чину. Вижу, что тщанием ратным заслужил потомственное дворянство. — И засмеялась: — Каждый час, проведенный в тюремном подвале, кажется ему, наверное, более горшим, чем год на пустом острову…

Отсмеявшись, добавила лукаво: — … в нежной толпе переменных жен.

Серпа ожидают созрелые класы; а нам вестники смерти — седые власы.

О! смертный, беспечный, посмотри в зерцало: ты сед, как пятьдесят лет тебе миновало.

Как же ты собрался в смертную дорогу?

С чем ты предстанешь правосудному Богу?

Путь смертный безвестен и полон разбоя: искусного, храброго требует конвоя.

Кто ж тебя поведет и за тебя сразится?

Друг, проводив тебя к гробу, в дом возвратится.

Изнеможешь, пеший таща грехов ношу!

Ах! Тут-то нужно иметь подмогу хорошу.

А ты много ли плакал за грехи? Считайся.

Не весь ли век твой есть цепь грехов? Признайся.

Ах, вижу ты нагиш, как родила мать:

Ни лоскутка на душе твоей не сыскать!

Поверь же, не внидешь в небесны чертоги:

В ад тебя незринут, связав руки, ноги.

Георгий Кониский, архиепископ.

Тюремный подвал оказался мрачней, чем думал Крестинин.

Из темного помещения, впрочем, более грязного, чем темного, узкая каменная лестница, над которой нависала железная решетка слепого окна, круто изгибаясь, наподобие винтовой, вела вниз, в сырую каменную нору, к деревянной, обшитой железом двери, массивной, разбухлой от вечной сырости, запертой на несколько навесных замков. У двери никакой стражи не было, правда, наверху, в грязном помещении терпеливо сидели два преображенских солдата. Крестинин невольно вспомнил дерзкие слова неукротимого маиора Саплина: измайловцы, дескать, они для того и придуманы — для нынешних полицейских дел, но вот лихие преображенцы!.. гордость покойного императора!.. пасть так низко!..