Шрифт:
У Леопольда длинной струей текла из носа кровь. С трудом оторвав «зашшитника» от земли, покачиваясь от тяжести, Гусариков заковылял со двора.
Как там лечил хозяин Леопольда, не знаю, но все же вылечил. Да с тех пор Леопольда словно подменили – ни побоями, ни лаской, ни усиленной голодовкой хозяин не смог добиться от него желаемого. Лишь аристократ увидит дворнягу, так всю спесь с него как рукой снимает. Он становится противно-заискивающим, предупредительным, только что не прислуживает и не твердит по-лакейски: «Чего-с? Что прикажете-с? Слушаюсь!..»
Я забрался в окоп. Из уютной норы выглянули любопытные мордочки ежей и тут же скрылись. В окопе было чисто, прибрано и даже запаха гнили не чуялось. А припасы были довольно-таки внушительны.
– Вот те и дворняга! Кто бы мог подумать, что пес может оказаться таким запасливым и хозяйственным. В жизни бы в это я не поверил, если б кто-нибудь мне рассказал!
Чтобы не раздражать щепетильного хозяина, я не стал задерживаться в его кладовой и поскорее выбрался на солнышко.
Пират стоял на том же месте, добродушно посапывал, а рядом с ним Леопольд, который даже не обратил на меня внимания, занятый делом: он старательно вылизывал сало из густой, в репьях, шерсти Пирата.
– Ну и ну! – только и смог я вымолвить.
Глава пятая
Солнце неторопливо скатилось к окоему, повисло над землей, рассыпая по ней длинные перьевые лучи.
Над речкой выглянула первая вечерняя звезда, еще блеклая и еле различимая в небе.
По проулкам заречного села важно, словно боясь расплескать молоко, прошествовали из стада коровы. Послышалось нетерпеливое мычание, и вскоре весь воздух пропитался запахом парного молока.
Вдали, над колхозным током, вспыхнули мощные прожекторы, а от речки потянуло стылым холодком. Мне кажется, я вижу, как она усиленно дышит и чуть ли не на глазах закутывается надышанным туманом.
Последние лучи солнца пробежали по небу и медленно опустились за окоем. И сразу стало темно и зябко. Воздух расслоился на стылые и теплые потоки. Выбирая поток потеплее, я шел да и шел в гору, пока не остановился на самой вершине. Теплый поток вывел меня к воздушному озерцу. Расстелив старый овчинный полушубок, я устроился на нем. Темнота стала резче и глуше. Крупные звезды плеснули по небосводу, словно стайка рыбок. И вот с треском посыпались метеориты, рассыпаясь у земли искрящейся мельчайшей пылью. Тревожное мерцание еще долго вспыхивало, а с неба слетали все новые и новые звезды, пока не слились в сплошной затяжной звездный ливень. Я неожиданно для себя даже передернул плечами, пытаясь стряхнуть с них мерцающую небесную пыль.
Сколько длился звездный ливень, я не помню. И хотя он давно и внезапно кончился, но перед глазами струилось тревожное мерцание до тех пор, пока, наконец, вдали как бы нехотя не приподнялся первый сполох. Он чуть помедлил и бессильно опустился.
В домах погасли огни. Внизу – в садах, на лугу, за речкой – тишь, лишь невдалеке сыровато шлепает цепью не то стреноженный конь, не то заблудившаяся коровенка.
Селенье спит и спокойно дышит.
И вдруг в густой полыни, рядом, что-то зашуршало. При свете сполоха я, вглядевшись, воскликнул;
– Пиратка!
Но тот, почувствовав «своего», воровато проскользнул мимо.
И тут же я увидел повторение вчерашней ночи – прямо по краю неба в жидком трепещущем пламени, вытянувшись в струнку, летела безмолвная собака. Из раскрытой пасти вырывались длинные огненные струи, лапы бесшумно перебирали пламя, и оно, шипя и дымясь, бурлило и клубилось за нею…
– Ну вот, начинается, – подумал я вслух. – Опять кошмарный вой и беспорядочная пальба…
Но сколько я ни ожидал, все было тихо, лишь где-то вдали робко тявкнула собачонка, но и та смолкла.
Я включил электрический фонарик. Сильный пучок света выхватил из ночи крышу гусариковского дома, скользнул по кронам кленов, яблонь, отразился в окнах и остановился на завалинке.
Пара лохматых дворняг стояла, насторожившись, на задних лапах, передние – на завалинке, носы – в окно.
– Эге! Что-то новенькое затеяли шалавы, – воскликнул я, и тут же выключил фонарик.
Несколько мгновений я ничего не видел в кромешной тьме, лишь обостренный слух уловил какую-то тревожную торопливую возню да беспокойное повизгиванье хавроньи.
Эта ночь шла тихо и достойно, как и положено ей, настоенной на уверенной материнской силе, августовской ночи.
Где-то далеко за полночь выпала обильная роса, сгустившаяся, пронзительно резкая, готовая при первом же похолодании превратиться в пушистый ломкий иней.
Небо вызвездило так, что звезды терлись друг о дружку, и, может быть, от этого шелестящего трения их осколки так часто и щедро осыпались на землю.
Высоко в небе проплыли разноцветные огни, и лишь спустя некоторое время до слуха долетел устойчивый гул скрывшегося вдали реактивного самолета.