Селек ушел, а тем временем приготовили трапезу. Так как гостеприимство езидов выше всяческих похвал — в ней участвовали человек двадцать, а в честь меня и Мохаммеда Эмина пригласили музыкантов. Капелла состояла из трех человек, игравших на тембуре, каманче и бюлуре, трех инструментах, которые можно бы сравнить с нашими флейтой, гитарой и скрипкой. Музыка была нежной и мелодичной, я заметил, что у езидов музыкальный вкус лучше, чем у поклонников ислама.

Во время трапезы вошел сын Селека, и я удалился с ним в свою комнату, чтобы с его помощью изучать рукопись пира Камека. Кругозор молодого человека был неширок, однако он давал мне достаточно разъяснений обо всем, что я хотел от него узнать. Пир Камек был самым осведомленным среди поклонников дьявола. Только у него был достаточный опыт, только у него встретил я воззрения, меня поразившие. Все остальные были какими-то скованными, и я не мог не удивиться, что они привязаны к своим обычаям скорее по традиции, по слепой вере, чем из внутреннего убеждения. Таинственным в их религии было то, от чего они воздерживались, как вообще Восток больше склоняется к темному, таинственному, чем к ясно и открыто лежащему на поверхности.

Наша беседа то и дело прерывалась, потому что через почти регулярные промежутки длительностью в несколько минут раздавался противный, до костей пронизывающий ослиный крик, который невозможно было долго вынести. Сначала его терпели и даже высмеивали, пока в деревне еще не спало оживление, пока прибывали все новые паломники. Но когда шум наконец-то стал постепенно умолкать и люди потянулись на отдых, излишне громкие междометия осла стали прямо-таки нестерпимыми. Послышались возмущенные голоса, прежде лишь недовольно ворчавшие. Теперь они быстро перешли в громкую ругань.

Вместо того чтобы запугать осла, эти раздраженные окрики, казалось, лишь воодушевляли его. Осел совсем помешался на своих трелях. Паузы между ними становились все короче, и наконец крики соединились в единую симфонию, которую поистине стоило назвать адской.

Я как раз оторвался от своих занятий, чтобы поспешить на помощь, когда снизу донесся беспорядочный шум. Толпа наступала на писаря. О чем там шумели, я не понял. Во всяком случае, писаря загнали в такое безвыходное положение, что он не знал, чем себе помочь. Через недолгое время я услышал шаги перед своей дверью. Вошел писарь.

— Ты уже спишь, эмир?

Этот вопрос был, собственно говоря, излишен, так как он видел, что мы оба, еще полностью одетые, сидим над книгой. Но сильно напуганный писарь просто не нашел лучшего введения.

— Ты еще спрашиваешь? Как можно спать под такую ужасную колыбельную, которую исполняет твой осел!

— О господин, и у меня то же самое! Я тоже не могу спать. Теперь они все пришли ко мне и потребовали, чтобы я вывел скотину в лес и там привязал ее. Иначе они убьют осла. Этого я не допущу, потому что я должен привести осла назад в Мосул. В противном случае мне всыплют палок, и я потеряю свою должность.

— Так отведи его в лес.

— О эмир, это невозможно!

— Почему?

— Разве могу я оставить осла на съедение волкам? В лесу водятся волки.

— Так оставайся и ты там, чтобы охранять его.

— Эфенди, но ведь могут же прийти два волка!

— Ну?

— Тогда один волк сожрет осла, а другой — меня.

— Но это же хорошо, потому что в таком случае тебе не всыплют палок.

— Ты шутишь! Некоторые из собравшихся сказали, что я должен пойти к тебе.

— Ко мне? Почему?

— Господин, ты веришь, что у этого осла есть душа?

— Конечно, есть.

— А может быть, эта душа не его, а чья-то другая?

— Где же тогда должна быть его душа? Возможно, осел ее обменял: его душа перешла в тебя, а твоя — в него. Теперь ты стал ослом и боишься, как заяц, а он стал писарем и рычит, как лев. Что тут я могу поделать?

— Эмир, это же точно, что у него чужая душа, но не турецкая, потому что он не понимает язык османов. Ты же говоришь на всех языках света, и поэтому я прошу тебя сойти вниз. Если ты поговоришь с моим ослом, ты скоро заметишь, кто в нем сидит: перс, или туркмен, или армянин. Возможно, в него забрался русский, потому что он почти не оставляет нас в покое.

— Так ты действительно веришь, что…

В этот момент скотина снова заревела, и притом так громко, что вмешалось все возмущенное собрание.

— Аллах керим, они убьют осла. Господин, спускайся быстрее, иначе он погиб и его душа — тоже!

Писарь умчался, а я поспешил за ним. Пристало ли мне шутить? Возможно, я действовал неверно, однако суждения писаря о душе его осла привели меня в такое настроение, что я не мог раздумывать. Когда я вышел на улицу, толпа ожидала меня.

— Кто знает средство, которое заставило бы это животное замолчать? — спросил я.

Никто не ответил. Только Халеф сказал наконец:

— Господин, один лишь ты в состоянии это сделать! Значит, мой хаджи принадлежал к истинно «верующим».

Я подошел к ослу, схватил его за повод. После того как я громко задал ему несколько вопросов на разных языках, я приложил ухо к его носу и прислушался. Потом я картинно удивился и обратился к Ифре:

— Как звали твоего отца?

— Нахир Мирья.

— Это не он. Как звали отца твоего отца?

— Муталлам Собуф.

— Это он! Где он жил?