Шрифт:
Услышав это обращение, молодой человек подошел к вороному и удивленно вскрикнул:
— Аллах акбар, это же конь Мохаммеда Эмина, хаддедина! Ведите этого человека к моему отцу. Пусть он его выслушает. Я созову остальных.
— Что делать с конем?
— Он останется у палатки шейха.
— А с оружием?
— Пусть его внесут в палатку.
Полчаса спустя я снова предстал перед собранием, на этот раз — перед собранием судей. Здесь мое молчание не помогло бы, поэтому я решил говорить.
— Ты знаешь меня? — спросил самый старший из присутствующих.
— Нет.
— Ты знаешь, где находишься?
— Не имею понятия.
— Тебе ведом этот молодой и храбрый араб?
— Да.
— Где ты его видел?
— У Джебель-Джехеннем. Он украл у меня четырех лошадей, а я их вернул себе.
— Не лги!
— Кто ты такой, что так говоришь со мной?
— Я Зедар бен Ули, шейх племени абу-хаммед.
— Зедар бен Ули, шейх конокрадов!
— Человек, молчи! Этот юный воин — мой сын.
— В таком случае можешь гордиться им, о шейх!
— Молчи, еще раз тебе говорю, иначе раскаешься. Кто конокрад? Ты! Кому принадлежит конь, на котором ты приехал?
— Мне.
— Не лги!
— Зедар бен Ули, благодари Аллаха, что мне связали руки. Если бы это было не так, ты никогда бы больше не назвал меня лжецом!
— Свяжите его покрепче! — приказал шейх.
— Кто посмеет поднять на меня руку — на хаджи, в сумке у которого есть вода Земзема!
— Да, я вижу, что ты хаджи, раз накинул хамайль. Но в самом ли деле у тебя есть с собой вода священного Земзема?
— Конечно.
— Так дай ее нам.
— Ни в коем случае.
— Почему же?
— Я вожу воду только для друзей.
— Значит, мы для тебя враги?
— Да.
— Но мы не причинили тебе никакой обиды. Мы только хотим вернуть украденную тобой лошадь ее владельцу.
— Владелец этого коня — я.
— Ты хаджи, носящий священную влагу Земзема, но тем не менее ты говоришь неправду. Я очень хорошо знаю этого жеребца. Он принадлежит Мохаммеду Эмину, шейху хаддединов. Как он попал к тебе?
— Шейх подарил мне коня.
— Ты лжешь! Ни один араб не подарит такого коня.
— Я уже сказал, что ты должен благодарить Аллаха за то, что я связан!
— Почему он тебе его подарил?
— Это его и мое дело; вас это не касается!
— Ты очень вежлив, хаджи! Должно быть, ты оказал шейху большую услугу, раз он сделал тебе такой подарок. Мы тебя больше не будем спрашивать об этом. Когда ты расстался с хаддединами?
— Позавчера утром.
— Где пасутся их стада?
— Этого не знаю. Стада арабов пасутся в разных местах.
— Мог бы ты провести нас туда?
— Нет.
— Где ты был с позавчерашнего утра?
— Повсюду.
— Хорошо. Не хочешь отвечать — тогда ты увидишь, что с тобой случится. Уведите его!
Меня отвели в маленькую низкую палатку и там привязали. Справа и слева от меня сели два бедуина. Спали они попеременно. Я подумал, что судьбу мою решат еще сегодня, однако обманулся в этом, ибо собрание, как я слышал, разошлось, а мне ничего не сказали о принятом решении. Я заснул. Беспокойный сон мучил меня. Будто лежал я не здесь, в палатке на берегу Тигра, а в одном из сахарских оазисов. Горел костер, чашка с финиковым напитком переходила из рук в руки, шла негромкая беседа. Внезапно послышался раскатистый гром, которого не забудет никто из слышавших его — раскаты львиного рыка. Асад-бей, душитель стад, пришел за своим ужином. Его голос раздался снова и ближе — я проснулся.
Но было ли это сном? Возле меня лежали оба сторожа, и я слышал, как один из них молился святой Фатиме. В третий раз загремел гром. Это оказалось реальностью: лев бродил вокруг лагеря.
— Вы спите? — спросил я.
— Нам не до сна.
— Вы слышите льва?
— Да. Сегодня он в третий раз выходит на охоту.
— Так убейте его!
— Кто же может убить его, могущественного, благородного, хозяина смерти?
— Трусы! Он и в лагерь зайдет?
— Нет. Иначе люди не стояли бы перед палатками, слушая его голос.
— И шейх с ними?
— Да.
— Выйди и скажи ему, что я убью льва, если он вернет мне мое ружье.
— Ты с ума сошел!
— Я в полном уме. Иди скорее.
— Ты серьезно?
— Да. Передай шейху, что я сказал.
Я был так возбужден, что охотнее всего разорвал бы сам свои путы. Через несколько минут сторож вернулся. Он отвязал меня.
— Следуй за мной! — приказал он.
Снаружи стояло много мужчин с оружием в руках; ни один, очевидно, не осмеливался выйти из-под защиты палаток.