Верба. Сидел и плакал. Не когда узнал, а когда нас с Тополем увидел.

Кедр. Не вижу ничего странного. Ты сейчас чего плачешь?

Верба. Я чего плачу?! Да я же знаю наверняка, что никакое это не вранье! Убили Осокоря! И убил опять Седой.

Тополь. Да, ребята, это действительно Седой, только не такой уж он и седой. Похоже, просто один из нас, ну, может, не из нас пятерых, но один из Причастных.

Верба. Тополь, ты бредишь!

Кедр. Действительно, доверял, доверял всем и вдруг — бац!

Тополь. Да никому я не доверял, ядрит вашу мать!!! (Возможно, в оригинале было другое слово. — Прим. пер.) Кончились те времена, когда можно было доверять. Похоже, нам всем теперь хана. Давайте заканчивать, я тоже выпью..

Платан. Тополь, пошел ты на хрен! (Или другое слово. — Прим. пер.) Я же так и не понял, какие планы на завтра. Или ты сейчас же рассказываешь, или я улетаю в Крым в море купаться.

Пальма. Ребята, да это же дурдом на выезде!

Тополь. Вот именно. Я безумно устал говорить сегодня. Поэтому давайте предельно коротко. Первое: если Лайза, что очень мало вероятно в его ситуации, не поедет завгра в деревню, мы должны спровоцировать эту поездку.

Рое: Лайза пропадает без вести, труп Малина уничтожен.

Платан. Стоп! Это самый простой, но не лучший вариант. Знаешь, кто будет искать Разгонова?

Тополь. Милиция. Его жена. Может, кто-то из друзей.

Платан. А может быть, кто-то из его врагов. Или кто-то, кому он деньги должен. Тебе это надо?

Тополь. Да нет у него врагов.

Платан. А давай сделаем так, чтобы его никто не искал.

Пальма. Правильно. Труп Ясеня подбрасываем и выдаем за труп Разгонова. Двое суток для наших методов консервации — это, считай, ничего: будет как новенький.

Верба. Меня вместе с ним законсервируйте.

Кедр. Извини, Танька, давай я тебе еще налью.

Платан. И что особенно важно, заметь.

Тополь: мы заодно подставляем тверских бандитов. Пусть милиция копает под Шайтана. Ясень, между прочим, придавал его группировке большое значение. Вот и узнаем теперь, кто на эту подставу попадется.

Тополь. Принято.

На этом заканчивался или прерывался протокол исторического совещания.

Дождь разошелся не на шутку. Я снова подошел к окну. Мне вдруг сделалось жутковато. Как-то по-новому жутковато. Я вспомнил слова Татьяны о том, что все они безнадежно больные люди. Пару дней назад это казалось не более чем эффектной фразой. Протокол заставил меня пересмотреть свое отношение. Я мучительно старался выделить главное и наконец понял, что ужаснуло меня больше всего. Уж слишком легко… нет, не легко — слишком уж странно переживали эти люди смерть своих самых близких друзей и даже родственников: порыдают неслышно, проглотят невидимые миру слезы — и снова за работу! Хлопнут стакан коньяку — и опять за дела, тут же за дела. После слез пополам с коньяком, после коньяка пополам с кровью. А после крови — опять пот, и пыль, и дым пороховой, и слезы, и свинец, и коньяк с кровью. И сотовые телефоны, и лимузины, и самолеты военные для спецрейсов, и пачки долларов, и яхты, и аппараты правительственной связи, и компьютеры-фигутеры, факсы-шмаксы, пилюли дьявольские, и все в кровище, а вроде это и не кровь уже, а просто солнце восходит, алое солнце…

Вот тогда я и понял окончательно, что болезнь-то оказалась заразной. Я теперь тоже был один из них — безнадежно больной человек. Я очень легко, то есть не легко, конечно, а очень странно пережил свою собственную смерть.

Я отошел от окна, налил до краев стаканчик «Чивас Ригал» и хлопнул по-нашему, не разбавляя никакой содовой, за свое здоровье, то есть за свою болезнь, и поклялся, что это первая и последняя доза на сегодня.

В распоряжении Сергея Малина была только одна неделя. И за эту неделю Джованни хотел показать ему всю страну. Остановились на том, что, кроме Неаполя, посмотрят Венецию, ну и, конечно, вечный город Рим, а в остальное время попытаются расширить не столько культурно-географические, сколько социально-политические рамки познаний советского человека. Сергей вообще мечтал пообщаться с людьми. Как можно больше как можно более разных людей — вот основное, что он хотел увидеть в Италии. Поэтому он не всегда ходил вместе с Джованни, избавив приятеля от необходимости постоянно опекать себя. С языком у него еще в Москве было все в порядке, а здесь день ото дня становилось все лучше и лучше. Встреча с агентом прошла незаметно и гладко, и ничего в ней не было особо интересного. Зато общение с другими итальянцами казалось безумно интересным. Да и Джованни Сергея радовал: он явно симпатизировал коммунистам, ругал правительство, любил стоять в оппозиции ко всему и имел отчетливую склонность к авантюрам. Словом, наполовину готовый агент Москвы. Но все-таки главной для Сергея была не его работа на разведку, главным было желание как можно больше узнать нового. И финальным аккордом этого социологического исследования в предпоследний день стало посещение известного неаполитанского борделя.