– Ка! – с энтузиазмом воскликнул малыш.

– Он сказал: «Колбаса»! – перевел Колян.

– Разве? – усомнилась в точности перевода Ирка. – По-моему, «каша» звучало бы точно так же!

Посмеиваясь и обсуждая меню, мы прошли в кухню, расселись за большим столом и весело поужинали. А когда дело дошло до мытья грязной посуды, мужики переглянулись, и Моржик объявил:

– Ну, пора выгулять собаку!

– Ну, пора выгулять малыша! – подхватил Колян.

И только мы их и видели!

– Как твоя голова, лучше? – поинтересовалась Ирка, дождавшись, когда мужчины закроют за собой дверь. – Отлично. А теперь давай, рассказывай все по порядку!

И я поведала ей о событиях сегодняшнего дня, включая «вещий» сон и свои из него выводы.

– Хочешь не хочешь, а придется обо всем рассказать нашим мужикам, – вздохнув, подытожила мой рассказ Ирка.

– Зачем?

– Затем, что нам понадобится грубая мужская сила! Ты у нас сегодня на инвалидности, больная на голову, а я, хоть и не крошка-худышка, но и не экскаватор «Петушок»! – рявкнула Ирка, раздосадованная моей тупостью. – Думаешь, я не понимаю, что ты задумала? Очень хорошо понимаю, и вот что я тебе на это скажу: ты, конечно, можешь потихоньку сбежать посреди ночи и угнать мою машину, я даже могу оставить ключи в зажигании и положить в салон хорошую немецкую лопату, но лучше сделай так, как я говорю! Расскажи обо всем Коле и Моржику. Дорогуша, чтобы разрыть ту захоронку в спиногрызовском саду, понадобится пара крепких мужиков!

Кусочком горбушки Яков Акимыч аккуратно подобрал с тарелки остатки борщевой гущи, съел их вместе с хлебом, бросил в рот зубок чеснока для придания дыханию неповторимого устойчивого аромата, выпил компот, сыто крякнул и только после этого взглянул на кота, нервно царапающего когтями дверь на веранду.

– Опять гулеванить пойдешь? – поинтересовался Яков Акимыч.

Кот разинул пасть и требовательно, басом, мяукнул.

– Сейчас вместе пойдем, – пообещал ему хозяин.

По-прежнему неспешно – суетиться ему, сердечному больному с многолетним стажем, было крайне вредно, – Яков Акимыч собрал заплечный мешок, уложив в него войлочную подстилку, отрез полиэтиленовой пленки, фонарик и армейский бинокль. Надел старый лыжный костюм сына – непромокаемые теплые штаны-комбинезон и «дутую» куртку, вязаную шапочку и очки. В карман куртки положил пузырек нитроглицерина.

– Мя-а! – противным голосом напомнил о себе кот.

– Цыц, Васька! – строго сказал ему хозяин. – Не распускай язык!

Он выключил свет в кухне, и уже в темноте открыл дверь на летнюю веранду, спустился на лужайку и прошел к сараю, в развитие стародавнего земельного спора возведенному прямо на меже. С покатой крыши постройки открывался прекрасный вид на огород соседей Спиногрызовых.

Яков Акимович по приставной лестнице взобрался наверх, расстелил на влажном после прошедшего дождя рубероиде пленку, поверх нее – войлок, улегся животом на подстилку, надел очки, поднес к глазам бинокль и навел его на дальний край соседского участка. Картинка в окулярах была не ахти какая, для более или менее приличной видимости катастрофически не хватало света, но Якову Акимычу всего лишь и нужно было удостовериться, что в интересующем его квадрате со вчерашнего вечера никаких изменений не произошло. Убедившись в этом, он спокойно собрал бы свои манатки, слез с крыши и отправился домой пить сладкий, но жиденький чай, не оказывающий никакого негативного воздействия на сердечно-сосудистую систему. За неделю Яков Акимыч привык к этому ежевечернему ритуалу и был ему даже рад: как-никак, прогулка на свежем воздухе и немного необременительной физкультуры.

Однако на сей раз нехитрая вечерняя программа оказалась гораздо интереснее, чем обычно. Перед глазами вооруженного биноклем Якова Акимыча неожиданно предстали не мирные укропные грядки, а два бледных пятна, при должной фокусировке оптики оказавшихся парой восково-желтых рук с длинными загнутыми ногтями, испачканными землей.

Не ожидавший ничего подобного Яков Акимыч обмер и застыл, как горизонтально уложенный соляной столб. Кошмарные руки переместились правее, выйдя из зоны видимости, но Яков Акимыч не сразу нашел в себе силы поводить из стороны в сторону биноклем. Он и сам не знал, хочет ли увидеть эти страшные клешни еще раз!

Клешни он и не увидел, зато услышал совсем рядом, у стены сарайчика, тихое настойчивое царапанье.

– Васька, ты? – дрожащим голосом прошептал Яков Акимыч.

– Я-а-а, – тихо провыло под стеной.

Больное сердце Якова Акимыча забилось, как агонизирующая безголовая курица.

– Кто это? – шевельнул он помертвевшими губами.

– Я-а-а, – повторился тоскливый вой.

Плохо соображая, что делает, Яков Акимыч швырнул на голос тяжелый бинокль и, не поднимаясь на ноги, бочком пополз к лестнице. В тот момент над краем крыши, понижающейся в сторону спиногрызовской территории (чтобы стекающая с кровли дождевая вода размывала грязь на чужом участке), показался округлый предмет размером со средний чугунок. Яков Акимович совершенно автоматически навел на него фонарик, нажал на кнопку и в остром луче бело-синего света увидел мертвенно бледное лицо усопшей Капитолины Спиногрызовой. Лоб покойницы охватывала бумажная полоска с крестом и словами молитвы, глаза были закрыты, и Яков Акимыч, задыхаясь от ужаса, еще успел подумать, что это очень странно, ведь вурдалаки должны избегать церковной атрибутики. В тот же момент Капитолина недобро усмехнулась, открыла глаза и уставилась прямо на Якова Акимыча! Очи покойницы неистово полыхнули красным и засветились ярче, чем габаритные огни тормозящего автомобиля!

– Что… – хрипло прошептал задыхающийся Яков Акимыч.

Закончить начатую фразу он не смог: больное сердце, трепыхнувшись, как рыба на сковороде, прыгнуло ему прямо в горло, потом тяжелым булыжником обрушилось обратно в грудную клетку, да так и осталось там лежать – недвижимое, мертвое и быстро остывающее. Дернувшись в последний раз, Яков Акимыч выронил фонарик, скатился с крыши и упал на заросший сорной травой соседский участок за межевой линией…

Удалившихся на прогулку Коляна, Моржика и Масяню мы с Иркой с великим трудом загнали в дом уже в полной темноте, в десятом часу вечера. Мальчики, видите ли, заигрались и не заметили наступления ночи!