— Я же сказала — меня не беспокоить! — не оборачиваясь, сердито бросила Сама.

На крыше никого и не было. Даже садовник, обычно часами занятый благоустройством висячего сада, ушел, оставив незаделанной брешь в живой изгороди.

— Мама, — безжизненным голосом позвала Элечка.

— А, это ты, горе мое, — Сама обернулась, посмотрела на дочь, и персональная коллекция Элечки пополнилась очередным брезгливо-жалостливым взглядом. — Что-то случилось?

— Ничего, — соврала Элечка.

Откровенничать с маман окончательно расхотелось.

— А жаль, что ничего, — припечатала Сама и снова отвернулась, подставив лицо солнечным лучам. — Я уже не знаю, как тебя растормошить.

Она несколько раз присела, а затем стала делать рывки перед грудью.

— Не надо меня тормошить, — пробормотала Элечка, пристально глядя на шевелящиеся под полупрозрачной тканью рубахи лопатки.

Видно было, что спина у маман голая. Вот она-то нисколько не комплексует, может позволить себе ходить без лифчика!

— Значит, тебя не впечатлило даже вчерашнее сексуальное шоу? — переходя к наклонам, спросила Сама. — Выходит, и это было напрасно! А мне говорили, что те ребята способны воспламенить и монашенку!

Если бы Сама видела в этот момент лицо дочери, то не сумела бы сохранить свое легендарное хладнокровие. Элечка покраснела, словно перезревший помидор, — даже белки глаз налились кровью, как у быка на корриде. Пугающий румянец разом смыл с ее щек ненавистные веснушки, губы и пальцы искривились.

— И-раз! — бодро произнесла Сама, разводя руки в стороны. — И-два!

Она поднялась на носочки, вытянула руки над головой — и на счет «три!», озвученный клокочущим от ненависти голосом Элечки, красиво, ласточкой, полетела с высоты восьмиэтажного здания на далекий асфальт.

Столкнув с крыши мать, Элечка притиснула руки к бокам, глубоко вдохнула и прыгнула вниз, в полете трусливо поджимая ноги и истошно вопя.

Воспоминание о том, что этот дилетантский стиль опытные прыгуны в воду пренебрежительно называют «бомбочкой», насквозь пропитало последние мысли Элечки жгучей завистью к стильной маман и нестерпимым отвращением к самой себе.

Разбудила меня Алка. Она склонилась надо мной, как плакучая ивушка над сонным озером, делала магические пассы и трясла распущенными волосиками, щекоча мне плечо:

— Инка! Инка, проснись!

— Тро-о-ошкина! — Я мучительно зевнула. — Совести у тебя нет! Сегодня пятница, мне можно спать сколько влезет, а тут ты!

— Это у тебя нет совести! — укорила меня подружка. — Как ты можешь спать, зная, что жизнь близкого человека в опасности?!

Я похлопала ресницами, убедилась, что никаких других людей, кроме самой Трошкиной, поблизости нет, и переспросила:

— Кто это у нас в опасности?

— Как это — кто! — всплеснула руками Алка. — Твой единственный брат!

— С ним еще что-то случилось? — Я села в постели.

— Неужели того, что бедняжку травили собаками, недостаточно?!

Я почесала в затылке, внимательно посмотрела на взволнованную подружку и рассудительно заметила:

— Судя по тому, что ты вроде в курсе Зяминой ночной эпопеи, наш бедняжка успел с тобой пообщаться. Стало быть, он на ногах.

— Это я на ногах, — слегка смущенно ответила Трошкина. — А Зямочка вызвонил меня по телефону. У него постельный режим.

— Самый любимый из всех его режимов, за исключением только режима питания, — кивнула я, тоже с сожалением вылезая из кровати.

— Кузнецова! Ты, мне кажется, не осознаешь серьезности ситуации, — хмурясь, сварливо сказала Алка.

— Возможно, — легко согласилась я. — Но это только потому, что ситуация в целом мне неясна. Что там Зямка рассказал?

— Это очень грустная и поучительная история под девизом: «Не делай людям добра — не увидишь зла», — вздохнула Трошкина.

— Вот как? — Я высоко подняла брови и посемафорила ими, поощряя подружку пересказать мне басню, которую успел сочинить для нее мой изобретательный братец.

В отредактированной для Алки версии французско-бангладешская история звучала совершенно душераздирающе. Оказывается, великий художник Казимир Кузнецов в одиночестве гулял по ночным улицам, любуясь видами и продумывая концепцию очередного гениального интерьера, когда ему встретилась юная девушка, заплутавшая на пути к отчему дому. Невооруженным глазом разглядев природную доброту и врожденное благородство, сквозящие в каждом жесте, взгляде и черте Казимира Кузнецова, потерявшаяся малютка обратилась к нему с мольбой о помощи. И Зяма не только подсказал бедняжке дорогу, но даже проводил ее до родного порога, заботливо оберегая милую кроху от уличных хулиганов и ночной прохлады. С последней целью на плечи малютки был наброшен вязаный кардиган бангладешского производства.