Зато наша мамуля была просто восхитительна. Она еще на стадии раздвигания занавеса мудро узурпировала многозначительную реплику: «О боже!» и затем периодически озвучивала ее в таком широком диапазоне интонаций, что становилось ясно: с системой Станиславского наша разносторонне образованная писательница знакома не понаслышке. Радостно-изумленное «О боже!», сорвавшееся с ее уст по прилету отлично сложенного Амурчика, сильно отличалось от презрительно-жалостливого «О боже!», адресованного тощенькой героине. Я вторила маменьке разнообразными по тональности смешками.

Ни одной дохлой кошки, если не считать худышки Елены, на сцену никто не выбросил! По окончании спектакля в студенческих рядах послышались восторженные крики: «Качать кордебалет!» и «Пацаны, айда за автографами!», а к нам в ложу явился за приговором сам режиссер Тупиковский. Этот щуплый длинноволосый господин с подозрительной серьгой в ухе на фоне аппетитных полураздетых хористок выглядел недостаточно эффектно, чтобы вызвать в половозрелых зрительских массах желание обнимать его и подбрасывать в воздух, но свою порцию внимания Тупиковский все-таки получил.

— Что ж вы сделали с Гомером, батенька? — маниакально блестя очками, пристал к нему университетский профессор, весь спектакль — я видела! — неотрывно таращившийся в бинокль на скромные прелести возлюбленной Париса. — Спору нет, у вас получилось весьма интересное прочтение, но оно же никак не учитывает современных автору канонов красоты! Елена-то Прекрасная у вас какова? Подиумная худышка, долговязая модель! А вы на скульптурных красавиц работы Праксителя посмотрите, на древние фрески, на мозаичные картины: там женщины — ого-го!

— Куда еще больше ого-го! — гневно сопя, перебила его департаментская дама, туго обмотанная янтарями. — В третий раз смотрю это безобразие и все больше возмущаюсь. Послушайте, Тупиковский! Вы в курсе, что на вашем спектакле культурных женщин тошнит?!

— Что-то не вижу в этой ложе никаких следов обратной перистальтики! — звонким голосом сказала мамуля и потянула меня за голый локоток. — Пойдем, Дюшенька, за кулисы! Будем знакомиться с этой талантливой труппой.

— Только не с мужской ее частью, ладно, ма? — забеспокоилась я, вспомнив, сколь ревнивы, вспыльчивы и скоры на расправу мой папа-полковник и жених-капитан. — А то была труппа — будут трупы…

— О боже! — в сотый раз воскликнула мамуля.

Она капризно дернула плечиком и, подобрав юбку, уметнулась за кулисы.

Я поспевала за шустрой маменькой с трудом. Перед ней-то культурная публика расступалась с восторженным шепотом: «Смотрите, смотрите, это же Бася Кузнецова!», а вот мне приходилось пробиваться сквозь толпу ее читателей и почитателей. В результате мамуля плыла по фарватеру, как бригантина, а я тряслась на волнах, как баржа, при этом выполняя соответствующие интендантские функции: раздавала желающим заранее заготовленные мудрой писательницей визитки с автографами. Впрочем, это я делала вполне охотно, торопясь избавиться от лишнего груза: карточки сильно отягощали мою заплечную торбочку. В мамулину микроскопическую сумочку для светских раутов увесистый брикет плотной льняной бумаги не поместился, а карманов на ее вечернем платье не было и в помине.

Добросовестно рассовывая в ладошки жаждущих автографов золоченые картонки, я в конце концов потеряла мамулю из виду и оказалась предоставлена сама себе, так что экскурсию по театральному закулисью я совершала уже в одиночестве.

Изнанка эротического шоу выглядела абсолютно буднично. За пыльной холщовой гардиной прятался с сигареткой великовозрастный Амурчик. Увидев меня, он нервно затрепыхался, едва не оборвал кулису, закашлялся и посмотрел на меня с такой ненавистью, что пришлось сказать:

— Спокойно, я не Минздрав, мне ваше здоровье до лампочки!

В просцениуме сбились в стаю хористки, передавая из рук в руки полуведерную бутыль жидкости для снятия макияжа и растрепанный пук ваты. Размазывая на грудях розовый тон цвета молочного поросяти, они дружно ругали дешевый театральный грим, который и ложится плохо, и смывается скверно. Из потолочного люка, в который эффектно вознеслась в процессе любовной игры сладкая парочка Парис — Елена, торчали подошвы резиновых сапог и доносился приглушенный мужественный мат, подвергающий огульной критике действия какого-то Илюхи. Видите ли, этот Илюха перетянул что-то такое на букву «х», из-за чего в подъемном механизме заклинило нечто на букву «с», а в результате вся конструкция пошла в «ж», и извлечение ее оттуда представлялось маловероятным и трудоемким.

Будучи филологом по образованию, я так внимательно и уважительно слушала сложные матерные подчинения, что пустившиеся в обратный путь с театральных небес на грешную сцену резиновые сапоги едва не двинули меня по уху. Спасибо, Бронич оттащил в сторонку! А я сразу не поняла, кто и с какой целью хватает меня за голое плечико, и возмущенно воскликнула:

— Отстань, придурок!

— Извини, Инночка, — покаялся шеф, настойчиво увлекая меня в неизвестном направлении. — Я, конечно, не имею права беспокоить тебя в свободное от работы время, но тут такое дело…