— Подъем, хватит тут рассиживаться! Мне еще Фунтика отстирывать. Карантин он прошел, завтра буду возвращать его хозяевам, и надо, чтобы собака нормально выглядела. Вставай, пойдем домой!

— Пойдем, — безрадостно согласилась я, вставая с резиновой «лавки», еще хранящей дневное тепло.

Путаясь ногами в сурепке и вьюнках, мы протопали по дикой прерии и прорвались в цивилизованную часть двора из-под вывешенных на просушку пододеяльников. Я еще не успела разогнуть спину, а Трошкина, шагавшая впереди, вдруг попятилась, заталкивая меня обратно и возбужденно зашептала:

— Инка, он здесь! Твой мачо на «Лексусе»! Курит возле машины, смотрит на твое окно!

Она игриво толкнула меня локтем в бок, сунула в мои руки свой поднос с чайно-ликерной посудой и нырнула под заградительный пододеяльник со словами:

— Я щас поближе посмотрю, подожди…

Я послушно подождала, отстраненно рассматривая лохматые розочки на скользком от крахмала чужом пододеяльнике.

— Инка! Он с цветами приехал! С розами! — улыбаясь во весь рот, доложила вернувшаяся Трошкина. — Здоровенный букет, совершенно неохватный! Бутоны — с кулак! Изумительные красные розы, лежат на заднем сиденье и та-а-ак пахнут — с трех метров можно учуять! Ну, ты чего стоишь? Дай сюда!

Подружка вырвала поднос, поставила его на землю и завертела меня, как заботливая лилипутская мамаша великанского младенца: двумя руками в прыжке сноровисто пригладила прическу, оправила блузку, отряхнула запылившиеся джинсы, отступила на шаг, полюбовалась и растроганно сказала:

— Эх, хороша! Иди уже к нему, чего стоишь? Тебя розы ждут.

— Розы?

Я снова посмотрела на пододеяльничные розаны, потом подняла глаза выше и нашла взглядом одно окно на восьмом этаже. В спальне у Дениса Кулебякина горел свет. Я подождала, пока золотой мед светящегося окна согреет мне сердце, тряхнула головой и сказала Трошкиной:

— Знаешь, Алка, а я не люблю красные розы. Мне гораздо больше эти нравятся, как их… Синенькие такие, с зелеными серединками… Не знаю, как называются. Просто цветы.