Тело утопленника все еще не нашли, хотя агенты наружного наблюдения, бывшие на мосту в момент аварии, в голос утверждали, что на поверхность реки никто не всплывал. Осмотр обоих побережий и опрос жителей подтверждали их показания. На песчаных отмелях, на илистых мелководьях, на загрязненных берегах никаких следов не обнаружено. Никто не видел выбирающегося из воды полуодетого человека, никто не слышал о таком от соседей. Никто не раздевал прохожих и не воровал штанов и рубах на пляжах.

По всем признакам беглец со дна реки не всплыл. Единственный уцелевший, с трудом откачанный охранник утверждал, что из машины они выбрались вместе. Но добрался до поверхности он один. Причем с легкими, наполовину заполненными водой. Задержись он хоть на секунду, и он бы утонул. Даже если представить, что беглец мог перекрыть его показатели вдвое, он и тогда не смог бы вынырнуть далее чем в десяти метрах. Река же просматривалась на добрые сто метров. Значит, он не доплыл.

И в то же время его тело не нашли.

Почему?

На этот вопрос было очень много ответов, от простейших — может, под корягу занесло утопленника, может, в омут затянуло — до многосложных. Координатор отдавал предпочтение последним.

Два происшествия с одним и тем же лицом в течение менее чем недели. Это много. Подозрительно много. Координатор не мог сказать точно, какую угрозу эта цепочка случайностей несет делу и лично ему. Но интуитивно он чувствовал, что опасность существует. И чем менее она понятна, тем более масштабной может оказаться на поверку.

И еще Координатор понимал, что людей, связанных с происшествием, надо выводить из игры. Даже если их явной вины не просматривается. Надеяться на лучшее можно, но исходить надо из худшего. Из того, что все эти приходы и побеги не случайны. Например, что тот перебежчик перебегал не к ним, а к кому-то, находящемуся среди них. Или, уже перебежав, узнал нечто такое, что заставило его предпринять обратную попытку.

Неясность истолковывается в сторону угрозы. В этом парном происшествии неясного было больше, чем очевидного.

Координатор принял решение.

В зоне происшествия ввести карантинный режим. Лучше раньше, чем позже. Пока возможная эпидемия не расползлась. Потом, завершив расследование, можно будет решить, лечить больное место или ампутировать,

Всех людей, завязанных в происшествиях, отстранить от текущих дел.

Все детали происшествий восстановить по минутам.

Кто куда пошел, с кем и сколько говорил, кого видел.

Поиск трупа либо улик, подтверждающих спасение беглеца, продолжать столько, сколько потребуется для установления истины.

Расследование обстоятельств побега поручить Чистильщику.

Параллельную проверку данного расследования поручить…

— Ая-яй! — воскликнул водитель «звукозаписывающей» машины, когда я нагрянул к ним с проверкой, наблюдая мою распухшую физиономию, — Это где же вас так?

— С лестницы упал.

— Длинная, видать, была лестница… А у нас все хорошо. Все как вы говорили. От стрелки глаз не отрывали. Из салона только по нужде.

Немой уголовник согласно кивнул.

— Так что мы свое дело сладили. В лучшем виде. Очередь за вами.

Похоже, опасаются мои лохи, что их кинут, что машины не дадут или денег. Все поверить не могут, что за такую непыльную работенку кто-то способен отвалить такие деньжищи. Знали бы они истинную цену своих услуг. Знали бы, за сколько можно ту кассетку загнать. Здесь даже не сотней машин пахнет. Здесь полньм пожизненным миллионерским пансионом пахнет. Или скромной, без памятника и имени, могилкой. Это как повезет. Много бы нашлось покупателей хоть за ту, хоть за другую цену, чтобы тот товар заполучить. Но меня интересует единственный, главный — Президент. От такой кассетки его камарильи не отмахнутся.

— Тогда все отлично, ребята. Все в силе. Мое слово крепче гороху, — успокоил я своих не в меру разволновавшихся работников, забираясь в салон. — Вы, я вижу, тут обжились. Термосы, одеяла, музычка.

— А как без этого? Без этого нельзя. Мы же здесь сутки напролет. Без чайка горячего да музыки уснешь. А мы же понимаем… — радостно делился изнывший от молчаливого общения с немым напарником водитель. — Я на второй день и термосок сюда, и примус, и магнитофон, и посуду, и…

— Какой магнитофон?

— Новый, японский, со стереофоническими колонками. Ваш-то почти не работал. Так, хрипел еле-еле.

— Где?

— Что где?

— Магнитофон где? — просипел я, чувствуя, как спина покрывается холодным потом.

— Так это, не знаю. У меня пацан его посмотрел, говорит, дерьмо магнитофон. Ремонту не подлежит. Морально устаревшая модель.

— Ну?

— Чего ну?

— Магнитофон где?!

— В мусор, наверное, выкинул. Да вы не расстраивайтесь так. Я же не знал. Я же понимаю. Я вам могу вот этот новый отдать. Японский, стереофонический…