– Я бард, - сказал Фома.
– Я спел, и будет так.

– Он прав, Ингкел, - согласился Балор.
– Это будет славная битва. И веселое дело.

– Но есть ли в этом честь?

– Да, - сказал Балор. Он потер рукой твердый подбородок и улыбнулся.
– В этом есть честь, ведь мы избавим наших мертвых от позора. А значит, и сами избавимся от позора. Ах, какие песни будут петь про это в Дельте, Элата, ах, какие песни!

Элата молчал. Потом поднял голову.

– Я надеялся, - сказал он, - что получив барда, мы вновь станем воинами.

– Это и есть война, - сказал Фома.
– Это не мелкие пакости, не убийства в ночи. Это - честь.

«И жизнь, - подумал он, - но этого я не скажу Элате…»…Плавни, успокоившись после атаки, жили своей собственной жизнью - пролетела, грузно махая крыльями, серая цапля; потревоженный выводок зимородков точно по команде ринулся со своей ветки в камыши, сверкая зелено-голубыми вспышками крыльев.

Лодка Ингкела из-за своего груза была почти по кромку бортов погружена в воду; Фома сидел сзади, в запасной лодке, легко пляшущей на привязи. Балор и Тетра вели свою лодку чуть впереди, и Элата держался рядом с ними. Время от времени лодка Фомы подпрыгивала, то натягивая канат, то отпуская его, там, под днищем, черной тенью проходил, толкаясь спинным плавником, огромный водяной конь.

«Что-то не так, - думал Фома, - я что-то упустил, все слишком хорошо, слишком просто. Как в детской игре. «Ты будешь вонючим кэлпи!» Задача «кэлпи» - добежать до бетонной опоры на задах школы и хлопнуть по ней ладонью. Задача «людей» - помешать им.

Помешать им.

Помешать.

Предположим, сейчас я человек, и я знаю, что кэлпи идут сюда, чтобы хлопнуть своей противной зеленой ладонью. Как я могу помешать кэлпи, если я знаю, что они придут, и знаю, каким путем они пойдут? По одному из рукавов, который выведет к сторожевым вышкам… Там дальше пустая вода, мы, люди, не идиоты, мы выжгли все на километр, чтобы ни одна вонючка не могла сунуться, перед наблюдательными вышками всегда чистая полоса; черная вода и прожекторы по ней ночью - шорк-шорк…

Хромоножка! Хромоножка нарвался на растяжку, подорвался на мине и потерял ногу…»

– Элата!
– крикнул он.
– Ингкел! Элата!

Канат между его лодкой и лодкой Ингкела провис - Ингкел всем телом налег на шест.

– Все подходы к сторожевым вышкам будут заминированы, - предупредил он.

– Откуда ты знаешь?
– недоверчиво спросил Ингкел.

– Это игра, понимаете? Такая игра. «Перехитри кэлпи» называется. Понимаете?

– Нет, - сказал Элата.

– Они знают, что мы придем, они на это рассчитывают. Мертвецы на вышках - не наказание. Это приманка. Они ждут нас. Они думают, что мы пойдем большим отрядом, и они заминировали подходы к вышкам. А мы зацепим растяжку и взлетим на воздух.

– Ты струсил, - заключил Элата.

– Нет. Да. Элата, это страшная смерть. А если уцелеешь - страшная жизнь. Я знал одного такого, он ненавидел себя и все на свете. Ваша магия может пустить вперед пустую лодку? Я сяду к тебе.

– Обратно будем добираться в тесноте, - сказал Элата и засмеялся.

Он налег на шест, и лодка его скользнула мимо лодки Фомы.

– Я пойду впереди, бард, - крикнул он, - а ты споешь об этом! Лодка Элаты скользила, словно хищная рыба.

– Осторожнее, Элата, - предупредил Фома.
– Они незаметные, как паутинка. Просто проволока, натянутая поперек протоки.

– Твоя доблесть не в том, чтобы умереть, Элата, - согласился Ингкел, - а в том, чтобы не дать смерти ужалить нас в пяту. Осторожнее, прошу тебя.

– Я спою о твоей мудрости, - крикнул Фома в спину Элате.
– О твоей доблести!

Они возобновили движение, на сей раз медленно, Элата то продвигался вперед, то ощупывал шестом дно или пространство впереди себя, тогда все, даже водяной конь, замирали в ожидании.

– Так мы не успеем до темноты, - сказал Ингкел Фоме.
– Плохо.

– Мы зальем ночь светом, - сказал Элата и расхохотался. И стал свет.

Лодка Элаты стала дыбом, потом переломилась пополам, к небу поднялся столб воды, черная фигура сложилась, ее подбросило как тряпичную куклу, руки-ноги под причудливыми углами. Ингкел отчаянно уперся в дно шестом, лодка его заплясала на месте, и лодка Фомы с легким стуком ударилась о ее корму. Фома в ужасе зажмурил глаза и почему-то закрыл уши руками.

«Сейчас, - подумал он, - сейчас опять рванет!»

Ему захотелось выпрыгнуть из лодки, но он удержал себя. Он помнил про водяного коня.

Ингкел стоял, опершись на шест, рот широко открыт, глаза зажмурены. Потом осторожно открыл один глаз. Мимо него течением несло обломки. Среди них на волне покачивалось тело Элаты, переломанное, искромсанное, на чистом нетронутом лице торжествующая усмешка. Ингкел перегнулся через борт, поднял вождя на руки и пристроил на носу лодки.

– Ты споешь об этом!
– сказал он Фоме.

– Мы вернемся, - пообещал Фома, - и я спою обо всем.

– Фома, садись к Балору. А ты пусти вперед пустую лодку, Тетра, - распорядился Ингкел, - а сам стань за ней - и смотри в оба… …Они стояли в камышах, укрывшись за кучами плавника. Наступил вечер, и Территории мерцали огнями. Огни отражались в воде, распуская разноцветные дорожки. «Эти дорожки, - думал Фома, - словно струны у арфы, и вроде даже звучат по-разному». Ограда вздымалась из воды на два человеческих роста, по верху пропущена колючая проволока, по периметру - наблюдательные вышки.