Седовлас усмехнулся, но и тут ничего не сказал. Похоже, эта бравада весьма занимала старика. Ругивлад не приметил его иронии и продолжал, слегка покачиваясь в такт собственным словам, подчиняясь их ритму. Седовлас топил улыбку в бороде, но когда пальцы кудесника начали постукивать опоручень трона, словен осмелился еще раз глянуть на хозяина. Тот мигом прекратил дробь и кивнул.

— Увы! Истина всегда разнится с воображением, — горько вздохнул Ругивлад. — Дар требовал жертв. И того же требовало его познавание. На грани помешательства я вернулся в Аркону. Мне не удалось очиститься — я был верен себе, а дар был верен мне. Верховный жрец Свентовита, Велемудр, счел мои метания зрелостью: «Истинный волхв должен сомневаться всегда. Но он непоколебим, когда творит заклятие! Тот, кто покоряет себя — самый сильный воин. Постарайся использовать свои способности по назначению. Здесь тебе не найти покоя. Если не можешь никому помочь, то хотя бы не приноси вреда!» И я оставил Храм.

— Лишь немногие своим стрибом жить умеют! — отозвался Седовлас.

— Как мне избавиться от непрошеного подарка? Как прекратить эти жалкие потуги моего ума над тем, что разумеют только боги? Я не хочу, чтобы моя любовь, осквернённая разумом, принесла зло кому бы то ни было!

И тут колдун захохотал, раскатисто, задорно, точно приглашал словена повеселиться с ним:

— Тысячи мудрейших сотни лет бьются над этой задачкой, но до сих пор не нашли ответа! Ромеи говорят: «Истинный человек должен быть несчастлив, иначе он не человек!» И я смеюсь над ними, потому что одинаково ценны счастье и несчастье, судьба и лихо, чет и нечет, добро и зло. Как же артинцы — волхвы Арконы — не научили тебя таким простым вещам? Вот мой совет: ежели хочешь быть выше смертного естества, если жаждешь хоть на шаг приблизиться к божественному знанию и величию — не смотри на естество свое как на несчастье! Не гляди на несчастье как на зло! Нет ни зла, ни добра! Есть только высшая цель и то, что ей противостоит. Выжившие из ума жрецы Свентовита в чем-то правы. То, что достойно уничтожения, следует разрушить!.. А если где-то и совершен злой поступок, он непременно уравновесится добрым делом…

— Эк вымахал! — удивился Богумил, когда посыльный шагнул в горницу и, даже наклонившись, чуть было ни расшиб лоб о притолоку.

— Да святится великий Свентовит! Будь здрав, мудрейший! — выпалил парень. — Скверные вести из Киева.

Сказал, да и умолк на полуслове.

— Как же, ждем! — молвил в ответ тысяцкий, нервно перебирая тронутою сединой бороду.

Богумил молча кивнул доверенному.

— Хвала Велесу, я их обогнал! Ночью кияне сбились со следа, но князев уй [8] скоро будет здесь. У вас нет и дня в запасе. Худые дела творятся и в Киеве, и в Чернигове, да и по всей земле славянской. Чую, много будет крови.

— Не бывать тому, чтобы мать да отца поимела. Никогда Господин Великий Новград не покорится Киеву, а Славия — Куявии! Никогда Югу не владеть Севером! — воскликнул Угоняй.

— Тише, воевода! — спокойно произнес верховный волхв. — Реки дальше!

— Едет Краснобай да дружина его, а с ними еще Владимиров верный пес, Бермята. И он ведет войско. Все воины бывалые, у всех остры мечи булатны. Хотят кумиров наших порубить. Хотят снова вознесть веру чуждую!

— Уж не Перунову ли? Ишь, какие скорые. Еще тлеют кумиры Рожаниц да Родича, а они снова тут объявились! Не пустим врага в Новгород, нехай за Волховом себе скачет. Попрыгает, помается — да назад повернет.

— Ты дело говори, воевода! — нахмурился Богумил, хотя и сам недолюбливал Краснобая, а особливо — его выкормыша стольнокиевского. «Третий десяток разменял, а всё равно — мальчишка, да еще честолюбив и злопамятен. Не почтил ни Велеса, ни Свентовита, а объявился жрецом Громометателя!» — злился он.

— Как ворога отвадить? Выстоим? Али прогнемся? — продолжал волхв.

— Думаю я, стоит разобрать мост, а лодьи на наш берег переправить. Выиграем время: ушкуйники вернутся, да и варягов с Ладоги вызовем.

— А коль пожгут супостаты торговую-то сторону? — осмелел посыльный.

— Что они, дурни? От того народ еще злее станет. Правда, купчишки наши — эти заложить могут. Всюду поплавали, всем пятки да задницы полизали. Вот откуда предательство да измена будет, — продолжал мысль тысяцкий.

— Прикажи бить в набат, Угоняй! — молвил Богумил. — Немедленно учиним вече. Буду говорить с новагородцами!

Тысяцкий поклонился верховному жрецу и спешно покинул палаты. Посыльный топтался, как несмышленый конек. Богумил хмуро глянул на него и неожиданно улыбнулся — лицо просветлело. Он поманил посланца, тот все так же нерешительно приблизился.

— Садись, молодец, — продолжал Богумил. — Знаю, устал с дороги, но время не терпит. Сам ведь сказал.

— Истинно так, не терпит, владыко!

— Хочу отписать я племяннику грамотку, ты и повезешь бересту.

На столе он нашел еще совсем новое стило и несколько свитков.

— Здрав будь, Ольг! Слово тебе шлю. Лучше убитому быть, чем дать богов наших на поругание, — медленно начал Богумил. — Идут враги к Новому городу. Молимся, жертвы приносим, чтобы не впасть в рабство. Были мы скифы, а за ними словены да венеды, [9] были нам князи Словен да Венд. И шли готы, и за ними гунны, но славен был град. И ромеи были нам в муку, да били их дружины наши. И хазары жгли кумирни, но разметал их Ольг, коего звали Вещим. А прежний князь Гостомысл, что умерил гордыню свою, тем и славен. Как и прежде, в тресветлую Аркону, отчизну Рюрикову, слово шлем. Спеши в Новград! Купец златом богат, да умом недолог — предаст за серебряник. Будет киянин, чую, смерть сеять и богов наших жечь. Суда Велесова не убежать, славы словен не умалить.

Едва подвели черту, как за окном тяжелым басом, торжественно и мрачно, гулко и зловеще, зазвучал вечевой колокол.

«Есть только божественный промысел Рода, и мужчина ли ты, али женщина, все равно ему следуешь! И никуда от этого не деться…» — Ругивлад и сам не раз приближался к такой убийственной мысли. Но впервые сия бесстыдная и нагая истина прозвучала при нем из чужих уст.

— Что до любви, молодец, успокойся! — продолжал Седовлас, — Она, как Лихо, как То, Не Знамо Что, о котором все говорят, да никто толком не видел. Ты страстно любил ее? Ну, эту, свою первую… И теперь столь же страстно ненавидишь? Ты стал на путь волхва — так не прощай же слабостей никому. И в первую очередь — себе и тем, кто заставляет тебя показывать слабость.