Шрифт:
— А что за Добрыню скажешь, Ильюша? — вновь спрашивал кто-то из дружинничков, подначивая, — Ведь он, сказывают, тоже в шатранге силен? Давеча и песню пели, как он короля немецкого обыграл?
— Обыграл? — удивлялся Илья, — Он в первый раз королю проиграл! И то — позор для русов!
— Но опосля же два раза побеждал?
— Ну и что? Ведь одиножды продул! А германец-то скажет, что не однажды! Вот и учись после этого… — отвечал Илья, уверенный в своей правоте.
— А я научусь! — вторил Рахта Муромцу, — И будет еще за мной победа!
— Тогда покрепше Велесу молись, парень! — соглашался Илья.
Сам он скотьего бога не чествовал, да и тот, скорее всего, не жаловал Муромца, больно имя у атамана поганое, ненашенское было имя. Потому история с Потыком стала всем известна лишь со слов правдивого Добрыни Микитовича.
Была у Потыка молода жена, лебедь белая. Сущая ведьма, кожа, да кости и внутри — крокодил, но мужики, вроде Мишатки по молодости и дурости, только на таких худыщек и купятся. Не даром и Марьей ее звали. Сама-то хазарянка, а мужика, как водится, русича отхватила. Прибрала Марья к руках хозяйство Потыково. Муж во всем бабу слушается, во всем ей потакает, души не чает в жене молодой. И столь он ей покорен стал, что до смерти надоел Марье муженек. Решила она извести Потыка, предала молодца. Побежала кудесница за тридевять земель с полюбовником, а слух распустила, что похищена.
Потык скоренько в дорожку снарядился, с братьями названными Ильей да Добрыней простился. Он просил было подмоги, но те отвечали:
— Не честь-то нам хвала молодцам ехать за чужой женой вослед. Отправляйся-ка ты один, Потык! А едь-ко, ничего не спрашивай, коль застанешь ты их на чистом поле — отсеки похитителю буйну голову.
Видели Илья с Добрынею, как Потык на коня садился, да моргнуть не успели, его и след простыл. Нагнал женку с похитителем в чистом поле, спали полюбовники во шатре, обнималися. Не поднялась у Потыка рука богатырская — а срубил бы он злую голову. Просыпалася Марья — лебедь белая, говорила мужу прежнему речи сладкие, что силком увез ее супостат. Наливала Мишатке зелены вина, добавляла ведьма питей сонных. Выпивал чару Потык, да и падал он на сыру землю.
Тут будила Марья полюбовника — отсеки, мол, Мишатке, неразумну голову. Но, видать, и у того совесть имелась:
— Да ах же ты, да Марья лебедь белая! Не честь-то мне хвала молодецкая сонного то бить, что мертвого. А лучше он проспится — протрезвится, дак буду бить я его силою.
Как эта тут Марья лебедь белаяВзимала тут Мишатушку Потыка,Как бросала его через плечо,А бросила, сама выговариват:А где-то был удалой добрый молодец,А стань-то бел горючий камешок,А этот камешок пролежи да наверху земли три году,А через три году проди-ко он сквозь матушку,Сквозь сыру землю.— Век бы лежать Потыку твердью хладной, — расссказывал Добрыня Микитович, — Да на счастье на Мишаткино прибежал во Киев его верный конь. Увидали мы с Ильей скакуна Потыкова — вмиг смекнули, что беда с братом названым приключилася. Седлал Илья Бурушку-Косматушку. Садились мы на добрых коней, да ехали след угоною. Выезжали мы во чистое поле, то не наша степь — басурманская, а Мишаткин верный конь наперед бежит. Да не видать, не сыскать братца названого…
Опечалились богатыри, закручинились. Глядь — выходит Старик со сторонушки:
— А здравствуйте-ко, добры молодцы, а и старый казак Илья Муромец, да и тебе привет, Добрыня Микитиныч!
Витязи и не знают, кто он таков — зато Старик про них ведает.
— Род вам в помощь, зеркалом путь! А не возьмете ли меня во товарищи?
Призадумались богатыри: отказать Древнему — не учтиво, с собой звать — так не поспеет за конями дедушка. «Шут с ним!» — думают, и взяли калику во товарищи.
Пошел с ними рядом перехожий, сперва возле них, а после и совсем обогнал. Семенит себе Старик, не торопится, а кони богатырские спешат — не поспевают. Стали Илья со Добрынею просить попутчика, чтоб не так быстро шагал. Тут калика и останавливается, да говорит им такие слова:
— Что же вы, витязи, прошли мимо брата названого, молодого Мишатки-то Потыка? Ну, теперь вертаемся…
Приводит Старик братов к бел-горючему камешку.
— А скидайте-ка вы, богатыри, с плеч подсумки,А кладите вы броню на сыру землю.Тут лежит ваш названый брат.И заклятье на него крепкое положено.А кто-то этот здынет да камешок,А кинет этот камень через плечо, —Тот Мишатку-то Потыка и ослободит.Соскочил-то тут с коня Добрынюшка Микитич-он,Хватил этот камень, здынул его,Здынул-то столько до колен-то он,А больше-то Добрынюшке не по силушке,И бросил он этот камень на сыру землю.Подскакивал ведь тут Илья Муромец,Здынул он этот камень до пояса,Как больше-то Ильюшенька не мог здынуть.Как этот Старый Старик тут подхаживал,А этот-он ен камешок покатывал,А сам он камешку выговаривал:— А где-то был горючий белой камешок,А стань-ко тут удалый добрый молодец,Подлекчись-ко, Потык, лекким-лекко! —Взымал-то ен, словно перышко, да кидал через плечо,А позади там стал удалой доброй молодец.— Тут я Старца ентого выспрашивал: «Как звать! Как величать тебя, дедушка!? Сколько лет хожу по белу свету, а таких могучих не видывал?!» — завершал быличку Добрыня, — Говорил тогда нам Старый Старик, ответствовал, что всяк именует его по-своему, но чаще называют Седовласым — так оно и есть. Как молвил — только мы его и видели…
— Ну, а что же Мишатка-то? — интересовались молодые дружинники.
— Чего ему будет? Плюнул он, да нашел жену себе новую, не чернявую — златокосую, не сварливую — терпеливую, не хазаринку сыскал себе — нашу, русскую. Если Потык и лишился через такой оборот памяти, то не всем же в таврели игрывать! — заключил Микитович грустно.