— Ничо котяра, — удовлетворенный осмотром, заявил, наконец, Антоныч. — Хоть в суп…

— Окрестить бы христианску душу, — сказал Фтородентов.

— Эт можно, — Антоныч прошел к котлу и сунул кота в воду. — Как назовем?

— Мироном.

— А, ведь это ты, Мирон, Павла убил, — хором сказали Антоныч и Серега. — Дык, елы-палы!

Кот барахтался в воде и истошно орал благим матом.

— Эк орет-то, — добродушный Антоныч сунул кота поглубже. — Во имя отца, сына и святаго духа нарекаем тебя, однако, Мироном Васильевичем.

Вынув одуревшего от ужаса кота, Антоныч встряхнул его и посадил на горячую трубу.

— Почему Васильевичем? — спросил Вася.

— Братишка он нам, — объяснил Антоныч, почесывая спину. Однако, недурно бы отметить… Елы-палы…

— Оппаньки! — сказал Фтородентов. — Дык, ведь меня, однако, жена ушла. Денег нет!

— Не в деньгах счастье, — мудро изрек Антоныч, — Серега, доставай.

Серега бросился вглубь котельной и вытащил оттуда рюкзак с портвейном.

— Слава труду! — сказал Антоныч, откупоривая первую бутылку.

Пока братишки отмечали крещение новоявленного митька, Мирон пригрелся на батарее, облизал себя с ног до головы и задремал. Судя по всему, смирился со своей теперь уже нелегкой митьковской судьбой.

На следующее утро Фтородентов проснулся от сильного грохота. Громыхал голодный Мирон, гоняясь по котельной за огромной крысой. С голодухи в Мироне, видимо, проснулся боевой дух предков, он дико орал, прыгал, ронял лопаты, ящики, бутылки из-под портвейна.

— Скотина! — заорал проснувшийся Антоныч. — Всю посуду поколотишь, чтоб тебе сдохнуть на помойке!

— Замуровали демоны! — немедленно отозвался Василий.

Мирон словил крысу, откусил ей голову и, жадно урча, начал пожирать.

— Однако, молодец, — похвалил Антоныч. — Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет…

— Дык, — сказал Фтородентов, гордый за своего кота.

— Елы-палы, — завершил разговор Антоныч. — Однако, Сергунчик-то спит, родимый… Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить…

— Дык, — Фтородентов почесал лохматую голову. — Это было бы в кайф.

Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками. Серега долго не понимал, чего от него хотят, а когда понял, заахал:

— А-а-а… Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин… Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!

— Попрошу в моем доме не выражаться! — воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.

— А чо я сказал-то? — по сценарию завопил Серега. — Чо я сказал?

— Дык, это, так уж и быть, — сказал Фтородентов. — Давай я схожу.

— От настоящий браток! — возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.

Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.

Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:

— Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?

Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый «Запорожец», из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.

— А-а-а!!! — заорал на всякий случай Фтородентов. — Ведь это ты, Мирон, Павла убил!

На крик из котельной выскочили Антоныч и Серега, изумленные при виде валяющегося на дороге Василия и толстого незнакомца, который тоже оживился и начал выкрикивать что-то типа «Дык! Как же так, братишка…»

— А-а-а!!! — заорал в свою очередь Антоныч. — Елы-палы! дык это же Сидор! Сидорчик! Сидорушка!

И бросился обниматься.

— Антоныч! — обрадовался толстяк. — Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!