– Вполне представляю. Но за что же его любить?

– Ну, знаете, это уже другой вопрос… Я дружила с одной женщиной, которая была в него влюблена; она мне говорила: «Это было ужасно, но я долгое время не могла излечиться. Он такой сложный, влекущий к себе, требовательный, нередко грубый и сухой, зато порою ласковый и покорный… Понадобилось несколько месяцев, чтобы я поняла, что ничего, кроме горя, он мне не принесет».

– И ваша подруга от него отделалась?

– Да, вполне. Теперь она смеется, вспоминая о нем.

– А сейчас он, вероятно, пробует свои чары на Элен де Тианж?

– Да, конечно. Но тут он имеет дело с противницей, которая выше его. Впрочем, такой женщине, как она, – молодой, с определенным положением в обществе, – следовало бы остерегаться. Франсуа калечит жизнь женщины, как только займет в ней какое-то место, потому что он не может не оповещать весь свет о своих победах. Стоило ему добиться победы – и весь Тулон знал об этом на следующий же день.

– Так ваш Франсуа просто-напросто отвратительный субъект.

– Нет, почему же, – возразила она, – у него большое обаяние… Но вот он такой.

Мы почти всегда – сами кузнецы своего несчастья. Я был мудр, когда давал себе зарок не говорить с Одилией о Франсуа. Так почему же, возвращаясь домой, я не удержался и передал ей этот разговор? Вероятно, потому, что я был не в силах отказаться от удовольствия рассказать Одилии что-то интересное, видеть, что мои слова привлекают ее внимание, а может быть, и потому, что у меня была – пусть безрассудная – иллюзия, что эта суровая критика Крозана навсегда отдалит от него Одилию.

– Вы говорите, он композитор? – переспросила она, когда я умолк.

Я опрометчиво вызвал беса. Теперь уже не в моей власти было прогнать его. Остальную часть вечера мне пришлось рассказывать все, что я знал о нем и о его странном образе жизни.

– Он, должно быть, интересный человек. Не хотите как-нибудь пригласить его к нам? – с равнодушным видом спросила Одилия.

– Охотно, если мы опять встретимся. Ведь он собирается к себе в Тулон. Он вам понравился?

– Нет, терпеть не могу этой манеры рассматривать женщин, как будто они прозрачные.

Две недели спустя мы снова встретились с Крозаном у тети Кора; я спросил у него, не ушел ли он из флота.

– Нет, – ответил он со свойственной ему резкостью, почти дерзко, – я прохожу полугодичную стажировку в Гидрографическом комитете.

В тот вечер он долго говорил с Одилией; как сейчас вижу их на ковровом диване, – они сидят, склонившись друг к другу, и оживленно беседуют.

На обратном пути Одилия была молчалива.

– Так как же мой моряк? Что можете о нем сказать? – спросил я.

– Он интересный, – ответила Одилия и за всю дорогу не проронила больше ни слова.

Несколько вторников подряд Франсуа и Одилия после обеда у тети Кора уединялись в ее китайской гостиной. Разумеется, мне это было очень неприятно, но я всячески старался не подавать виду. Однако я не мог удержаться и не говорить о Франсуа с другими женщинами; я надеялся услыхать о нем неодобрительный отзыв, чтобы затем передать его Одилии. Но они, напротив, почти все восхищались им. Даже рассудительная Элен де Тианж, которую Одилия прозвала за ее ум Минервой, и та сказала мне:

– Нет, уверяю вас, он очень обаятелен.

– Да чем же? Я стараюсь с интересом слушать, что он говорит, но напрасно; по-моему, он явно повторяется. Он рассуждает об Индокитае, о народах-завоевателях, о «действенной» жизни, о Гогене. Сначала мне это показалось страшно интересным. Потом я понял, что все это просто-напросто заранее подготовленный номер; один раз послушаешь – и довольно.

– Да, может быть. Отчасти вы правы. Но он рассказывает такие удивительные истории! Женщины, Марсена, – это большие дети. Они по-детски любят все чудесное. Кроме того, для них рамки реальной жизни так тесны, что им всегда хочется выскочить из них. Если бы вы только знали, как скучно изо дня в день заниматься хозяйством, кухней, гостями, детьми. И женатый мужчина, и парижский холостяк тоже причастны к этой домашней и светской суете и не приносят нам ничего нового, ничего свежего, в то время как моряк, вроде Крозана, предстает перед нами как существо необычное и этим-то и привлекает нас.

– Но разве вы не улавливаете в поведении Крозана какой-то нестерпимый лжеромантизм? Вы говорите, что он рассказывает всякие истории… Мне, например, просто противны его приключения… им же самим, видимо, и придуманные.

– Какие приключения?

– Ну, вы знаете: об англичанке из Гонолулу, которая утопилась, когда он оттуда уехал; о русской, которая прислала ему свою фотографию в рамочке из сплетенных волос. По-моему, все это – самого дурного тона.

– Я эти истории не знаю… А вам кто рассказал? Одилия?