Девушка молча сидела рядом с ним и смотрела прямо перед собой. Казалось, она даже не моргает, столь напряженным было ее лицо. И все равно оно было необычайно красиво, с почти идеальными пропорциями, плавными линиями, созданное для портрета художнику, мастеру, властному над временем, которое рано или поздно состарит и разрушит живой образ. Ей было, наверное, лет двадцать - двадцать пять, и Тероян почувствовал себя каким-то убежавшим далеко вперед бегуном, поторопившимся прийти к финишу раньше других.

– Как вас зовут?
– спросил он, чтобы хоть что-то сказать. Но девушка не ответила. Она словно и не слышала его вопроса. "Ладно, - подумал Тероян.
– Будем молчать". Он никогда не навязывался в собеседники. Ему было удобнее слушать, чем говорить. Размышлять, а не острословить в разговорах. Но девушка сама нарушила молчание.

– Куда мы едем?
– спросила она, словно очнувшись. Лицо ее повернулось к Терояну, а во взгляде затаился испуг.

– Домой, - пожал он плечами.
– Куда вас подбросить? Девушка не отвечала. Она чего-то ждала от Терояна. Какого-то слова, жеста?

– Где вы живете?
– мягко спросил он. Как можно мягче.

– Не знаю, - тихо ответила она.

"Жигули" соскользнули к обочине, остановились. "Так, - подумал Тероян, отпустив руль.
– Значит, так. Он внимательно, долго смотрел на девушку, а та немного наклонила голову, и ее зрачки в синих глазах все расширялись и расширялись.

– Что с вами произошло?
– произнес он. Как врач Тероян знал о подобных случаях, но в своей практике сталкивался впервые. Что было и естественно для человека, всю жизнь занимавшегося полевой хирургией. Но он уже предполагал, что задал вопрос впустую и ответа не получит.

– Я... не знаю, - сказала девушка. Она силилась вспомнить что-то - но не могла. Глаза ее увлажнились, сейчас они напоминали два озера, в которых плескалась вода.

– Погодите, - произнесла она.
– Погодите...

– Мы никуда не торопимся. Постарайтесь вспомнить.

– Я... не могу.

– Успокойтесь, - Тероян протянул руку, но девушка прижалась к дверце, словно он показал ей раскаленные щипцы.

– Я вас не трону, - сказал он и попытался улыбнуться. А сам подумал: "Что теперь? Куда дальше? У нее амнезия, вызванная, скорее всего, сильным испугом. Ужасом. Везти ее в больницу? В дурдом? Жаль, пропадет... Кто там теперь станет лечить? Сейчас не лечат. Калечат. Ну, куда ее, думай..." Можно было бы и просто высадить ее, оставить здесь, на обочине. Бросают же кошек и собак. Вдруг кто подберет? Такие же беззащитные, хотя и жмущиеся к людям, заглядывающие им в глаза.

Девушка уже немного успокоилась и теперь смотрела на Терояна с некоторым любопытством, чуть наклонив свою прекрасную голову.

– Как вас зовут?
– спросила она. "Нет, - подумал он.
– Совсем не все потеряно. Невозможно потерять все. Если только вместе с жизнью".

– Тим Тероян, - ответил он.

– Тим...
– повторила она, словно пыталась запомнить.
– Тероян. Вы не похожи... Он так и не понял, что она хотела сказать. Девушка замолчала, и какая-то тень легла на ее чело. Она пребывала в том состоянии, которое все медики называют одним словом - неадекватность. Это все равно что запустить человека в незнакомую темную комнату и оставить там одного. Должно пройти время, чтобы он привык и научился ориентироваться без света. Он сам найдет выход из этого помещения. Или останется в нем навсегда.

Тероян включил мотор, вырулил на трассу. Прошло минут двадцать, прежде чем девушка, озабоченно оглядываясь, повторила свой вопрос:

– Куда мы едем?

– Домой, - точно так же, как и тогда, ответил он. Наверное, многолетняя привычка разговаривать с больными, ранеными особым тоном придавала его голосу спокойную уверенность. Ему было не впервые принимать решения за тех, кто лежал на операционном столе или в походной палатке под разрывами снарядов. И он не спрашивал у них разрешения или совета - как поступить? Удалять конечность или подождать, когда начнется сепсис? Извлечь из брюшной полости пулю или пусть носит ее в себе дальше, как сувенир?.. И его тон подействовал на девушку. Напряжение вновь покинуло ее, она расслабилась, даже чуть улыбнулась. Вскоре они свернули на улицу Цандера, оставив позади жало Останкинской телебашни, въехали через арку во двор и остановились возле подъезда. Тероян сделал приглашающий жест рукой.

– Все. Будем выходить, - сказал он. Запирая дверцы "Жигулей", он заметил черную сумочку, оставленную на сиденье. Девушка вновь позабыла про нее. Да и ее ли она была, эта потертая, безвкусная, так не гармонировавшая с изысканным вечерним платьем вещица? Тероян не стал доставать ее из машины и повел девушку к дому. В подъезде он по привычке открыл почтовый ящик, хотя никакой прессы не выписывал и писем не ждал. Но сегодня в нем лежала брошенная кем-то газета. В лифте, поднимаясь на шестой этаж, он мимоходом взглянул на первую полосу. Газета оказалась молодежной, в которой любили смаковать не только обнаженные гениталии, но и всякие садо-мазохистские штучки. В глаза бросилась фотография мальчика, чей рот был разрезан по щекам почти до ушных раковин, а глаза - пусты и безумны. И подпись: "На фабрике маньяка-Квазимодо". Странная мысль мелькнула в голове Терояна, когда он посмотрел на девушку. Он не стал выбрасывать молодежный листок, хотя первоначально хотел засунуть его за приборный щиток в лифте. Так и держа "гадость" в руке, он открыл дверь в квартиру и пропустил вперед девушку.

У него всегда был холостяцкий порядок, впрочем, сейчас его менее всего заботила пыль под плинтусом, поскольку сегодняшний гость был необычным. Да, собственно, и не гость вовсе. Вот те, кто придет вечером, - иное дело. Тероян не забыл, что первая пятница июля - это его день, значит, здесь, в его квартире соберутся четыре старых преферансиста, знакомых еще со школьной скамьи. И традицию эту они нарушали крайне редко. Только если случались какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, а у каждого из них они, конечно, могли найтись, и в немалом количестве. Поскольку Олег Карпатов пошел по милицейской дорожке, Владислав Шелешев - по криминальной, Георгий Юнгов - по журналистской и Тим Тероян - по военно-медицинской.