Фелиситэ слегка прибавила шагу. Служанка сделала то же самое. Двое мужчин позади них старались не отставать. Сейчас, днем на городской улице, девушкам не грозила опасность, однако мысль о том, что офицеры осмелились докучать ей таким способом, вызывала у Фелиситэ раздражение и испуг, и она почувствовала облегчение, увидев наконец дом губернатора, возвышавшийся на берегу реки.

Девушкам оставалось пройти всего несколько ярдов, когда рядом с соседним домом остановилась какая-то карета, выехавшая с боковой улицы, ведущей к причалу. На ней возвышалась целая гора кожаных чемоданов и коробок, казавшихся довольно старыми и потрепанными, однако на каждом из этих предметов еще можно было различить тисненое изображение золотой короны. Спрыгнувший наземь ливрейный лакей протянул руку выходящей из экипажа женщине. Одетая в черный дорожный костюм, обильно украшенный кружевами, она сразу обращала на себя внимание. Дама казалась выше среднего роста благодаря царственной осанке. У нее было запоминающееся лицо с крупными чертами и широко расставленные глаза под темными бровями. Рот женщины казался твердым и в то же время чувственным. В ее черных как ночь волосах проглядывали седые пряди, зачесанные от висков назад и уложенные в замысловатую прическу, напоминающую два крыла. Из широкого рукава платья выглядывала маленькая собачка, пронзительно залаявшая на приближавшихся Фелиситэ и Ашанти. Женщина обернулась, улыбнувшись с таким видом, как будто собиралась принести извинения. Окинув девушек добрым и слегка удивленным взглядом, отчего в уголках ее голубых глаз появились едва заметные морщинки, она проследовала в дом.

Что могла делать в Новом Орлеане знатная испанская сеньора? Каким бы любопытным ни казался этот вопрос, Фелиситэ сейчас некогда было над ним раздумывать. Едва дом остался позади, она позабыла о встрече со знатной сеньорой.

На улице рядом с особняком, который занимал О'Райли, собралась целая толпа. Люди стояли кучками, тихо переговариваясь между собой, в ожидании, когда их наконец примет генерал-губернатор. Впрочем, немногие из них надеялись, что визит к нему увенчается успехом. Сразу за дверью, в большой приемной, какой-то молоденький офицер в сбившемся набок парике, с измученным видом перебирал за столом бумаги и без конца повторял на скверном французском, что его достопочтенный начальник никого не принимает.

Выражение обреченности в глазах офицера на мгновение сменилось восхищением, когда к нему приблизилась Фелиситэ в легком платье из белого с фиолетовым муслина, к которому очень шли кружевная косынка и изящный передник. Однако его голос остался таким же заунывным, когда он обратился к девушке со словами, напоминавшими заученную молитву:

— Извините, сеньорита. Сейчас генерал-губернатор занят делами чрезвычайной важности. Он не может вас принять.

Фелиситэ стала понемногу привыкать к манере обращения испанцев. Она наградила офицера улыбкой, как будто не слышала его слов.

— Но я пришла вовсе не к достопочтенному генералгубернатору. Скажите, пожалуйста, нет ли здесь полковника Моргана Мак-Кормака?

— Да, сеньорита. — Офицер даже не старался скрыть любопытства.

— Вы не позволите мне увидеться с ним?

— Полковник занят, наверное, еще больше, чем сам генерал-губернатор О'Райли, если такое возможно. Он строго-настрого приказал не беспокоить его.

— Это займет всего несколько минут, совсем немного.

— Я просто в отчаянии оттого, что вынужден разочаровать вас, сеньорита, однако я скорее умру, чем пропущу к нему кого-нибудь.

— Но я прошу вас, вы должны мне позволить. Это крайне важно. — Фелиситэ с умоляющим видом наклонилась вперед, положив на стол изящную ладонь. В комнате царил полумрак, и плечи и лицо девушки, казалось, окружал какой-то сияющий ореол, заставлявший ее выглядеть чувственной и соблазнительной.

Она заметила, как сидящий напротив молодой офицер судорожно сглотнул.

— Честное слово, сеньорита, я бы помог вам, если бы у меня хватило духу.

За спиной Фелиситэ возникло какое-то движение, и к ней приблизился другой офицер. Даже не взглянув в сторону Ашанти, попытавшейся предупредить хозяйку, девушка сразу узнала одного из тех, кто шел за ними следом, когда они направлялись к дому губернатора. Испанец чуть наклонил голову.

— Извините за вмешательство, — обратился он к Фелиситэ на ее родном языке, — но насколько я понял, вы чем-то обеспокоены. Возможно, я, лейтенант Хуан Себастьян Унсага, сумею вам помочь.

Несмотря на необходимость явиться сюда, Фелиситэ очень удручало то, что ей не удалось добиться поставленной цели. И она считала безрассудством отказаться от помощи, кто бы ее ни предлагал. Обернувшись, она внимательно посмотрела на худощавого темноволосого испанца со смелыми черными глазами и тонкими, как стрелки, усиками. Фелиситэ не слишком удивилась, узнав в лейтенанте одного из тех, кто несколько раз отваживался беспокоить ее соседей, отца и Валькура ночными серенадами под окнами их дома. Улыбнувшись и беспомощно пожав плечами, она изложила лейтенанту Унсаге суть своей проблемы.

— У вас, конечно, какой-нибудь несложный вопрос, да? — сказал он и, приподняв бровь, посмотрел на дежурного офицера. — Я не вижу причин отказывать этой сеньорите в удовлетворении ее просьбы.

Сидящий за столом попробовал возражать, и офицеры горячо заспорили по-испански. В конце концов дежурный уступил. Вновь обернувшись к Фелиситэ, лейтенант Унсага с поклоном произнес, что она может следовать за ним, а служанка пусть пока подождет в приемной.

Из толпы послышался глухой недовольный ропот, когда Фелиситэ прошла дальше в дом в сопровождении офицера. Украдкой посмотрев через плечо, она заметила сразу несколько мрачных и подозрительных взглядов, устремленных в ее сторону. Столь явное выражение неодобрения вызвало у нее беспокойство, однако она решила не обращать на это внимания.

Постучав в дверь в противоположном конце приемной, лейтенант отступил в сторону, пропуская Фелиситэ вперед. Она вошла в большой кабинет, скорее напоминавший зал, с двумя высокими окнами, из которых открывался вид на небольшой заброшенный сад. В этот день позднего лета в кабинете было душно, поэтому человек, сидящий за изящным, несмотря на внушительные размеры, столом, снял форменный камзол и повесил его на спинку стула, оставшись в одной рубашке. Возвышаясь над грудами бумаг, списков и регистрационных журналов, он что-то писал на листе пергамента, крепко сжав перо сильными загорелыми пальцами. Оторвавшись от своего занятия, человек поднял на Фелиситэ хмурый взгляд, затем, отбросив перо и откинувшись на спинку стула, глядел, как сопровождавший девушку офицер быстро выступил вперед.