— С зонтиком, — задумчиво произнёс он. — С зонтиком?..

После чего замкнулся, до конца ужина просидев так, словно забыл, где находится и чем занимается. Даже не ответил на простой вопрос жены, кофе подать или чай. Очнулся, лишь съев все, что подсовывала ему супруга. Вставая из-за стола и глядя на оба напитка, поставленные перед ним Мариной, коротко бросил:

— В кабинет.

И опять не ясно, тащить в кабинет и то и другое или что-то одно.

Тоже не говоря ни слова, жена отнесла в кабинет и чай, и кофе.

Убирая со стола, Юстина поневоле думала о том, смогла бы она выдержать такую атмосферу в своём доме или нет. Какие-то дурацкие отношения между супругами, вечная смена настроений, никогда не знаешь, чего ждать в следующий момент. В принципе, оба они хороши. Это сегодня тётка какая-то непривычно тихая и угодливая, обычно она не оставалась в долгу, на грубость отвечала грубостью, сама провоцировала скандалы, а сегодня что-то тиха, как мышка, — сладкая мышка, прямо-таки истекающая кленовым сиропом. Не иначе как хочет дядюшку о чем-то попросить.

Во всяком случае, она, Юстина, по-прежнему будет соблюдать нейтралитет, ни во что не вмешиваться. Девушка загрузила посудомоечную машину, но не стала её включать, по опыту зная, что тётка могла ещё что-нибудь подбросить. Сочтя на этом свою миссию на сегодня законченной, девушка удалилась к себе.

Марина тоже решила, что на сегодня с неё достаточно, слишком уж дорого ей обходилась супружеская покорность. Оставив Кароля в покое, через четверть часа тётка поднялась к племяннице, решив ковать железо, пока горячо.

— Знаешь, я решила ему ни в чем не перечить, — начала она разговор, не обращая внимания на то, что племянница явно готовилась к лекциям. — Ты сама видишь, дитя моё, какой у твоего дяди тяжёлый характер. Но я его люблю, без него мне и жизнь не мила…

И Марина замерла в ожидании реакции собеседницы. Юстина молчала, не зная, как отреагировать, и не понимая, чего от неё хотят. Подождав, тётка спросила:

— Что скажешь?

А что тут скажешь? К откровениям тётки Юстинке было не привыкать, но раньше та или в истерике орала и топала ногами, или в истерике рыдала. Надо же было перед кем-то выплакаться и облегчить душу, а безответная племянница всегда слушала тётку с молчаливым сочувствием. Теперь же было что-то совсем другое. Тётка признавалась в безмерной любви к мужу, и Юстина понятия не имела, что на это сказать. В её голове не укладывалось, как можно пылать такой жаркой любовью к жирному грубияну, в грош не ставящему жену и думающему лишь о себе. Может, тётка с горя помешалась?

Однако будущая юристка была не только умной, но и находчивой девушкой. Да и на лекциях им не раз втолковывали, что юрист чем-то сродни дипломату, обязан найти выход из любого положения. Вот и теперь, не имея возможности кратко и чётко изложить своё мнение, Юстинка с чувством произнесла:

— Вот именно.

Ответ оказался верным. Столь дипломатичный отклик Марину вполне удовлетворил, и, воодушевившись, она затараторила:

— Я вот подумала — зачем нам эти вечные ссоры? Пусть будет так, как он хочет. Может, у него какие неприятности на работе, вот он и разряжается дома. А я потерплю, ничего. Любовь все вынесет. Иной раз скажу ему в ответ что обидное, а потом сама мучаюсь… А то возьмёт и сбежит на край света, он ведь такой горячий, такой порывистый. Ах, каким он был нежным и внимательным на Ривьере, в Париже, в Греции… сердце так и рвётся на части, улучить бы подходящую минуту, да и…

Тут Марина сообразила, что зарапортовалась, куда-то не туда её занесло, кого там на части разрывают?.. Ага, её сердце. Тоже глупо. С чего это оно на части разрывается? Должно бы просто замирать от счастья или чего ещё. Ведь она же безгранично любит мужа, обожает, грудью готова защищать от всех мирских невзгод, пылинки с него сдувать. И Юстина будет первым свидетелем.

— Нет, не рвётся, просто замирает. Я о сердце, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд девушки. — Раньше я иногда бывала несправедлива к Каролю, но теперь… никогда не стану его обижать, слова резкого не скажу, пусть он дома чувствует себя как в раю…

— Курррва!!! — прогремело вдруг на весь дом. — Не слышите, что ли, эту холер-рррную кошку?

Юстина вскочила со стула, Марина ринулась к дверям. Наверху, да ещё за разговором, они не слышали мяуканья. Оказалось, Пусъка, вернувшись с прогулки и не желая мокнуть под дождём, просила впустить её в дом. Сначала вежливо просила, но дверь ей никто не открыл, и кошка прибавила громкости. В данный момент её мяв мог бы и оркестр заглушить. Правда, Кароль Вольский никогда ни одно животное не обидел, ограничиваясь человеческими существами, с Пуськой всегда жил в дружбе, но кто может знать, на что он способен в бешенстве? Ещё дверью придавит. И потом отыграется на Марине. Почему-то он упорно не желает замечать её преображения в ангела. А сам хорош! Для любого нормального человека подняться с кресла, пройти тридцать шагов и открыть дверь кошке — пара пустяков, но не для этого подлеца. Нажрался сверх меры, встать ему лень, а орать на неё, безответную супругу, обзываться нецензурно… Вот и племянницы не постыдился. Да и то верно, зачем барину вставать, есть ведь домашняя рабыня…

А Пуська проскользнула в дом промокшая и обиженная. Вытерла свою пушистую золотисто-серую шубку об итальянский купальный халат Марины, выпила в кухне немного молока и свернулась клубочком на самой удобной диванной подушке. С хозяевами, манкирующими самыми элементарными обязанностями, она не намерена разговаривать.

Сверху величественно спустился Пуф, родной Пуськин брат, старше её на год, и улёгся на том же диване. Казалось, кто-то специально рассчитал и тщательно вымерил места, занимаемые братцем и сестрицей, — на одном и том же расстоянии от спинки, края и середины дивана.