Осторожно ступая, Владимир вошел в комнату. Аккуратно прикрыв за собой дверь, огляделся по сторонам.

Обычная комната. Двенадцать "квадратов". Койка, стол, стул. Бог его знает, что Владимир ожидал здесь увидеть, – может быть, десяток-другой окровавленных трупов, – но только он был разочарован. Ничего такого, что помогло бы определить причастность обитателя этого жилища к убийству, не было. Граничащая с аскетизмом простота обстановки.

Хотя нет... Решетилов поправил сам себя – не аскетизм. Скорее бедность и безалаберность. Аскетизм – это строгость, и в первую очередь по отношению к себе самому. А хозяин жилища явно не чурался мирских радостей, о чем свидетельствовали многочисленные пустые бутылки из-под горячительных напитков, стройными рядами стоящие в ближнем правом углу. Тоже, кстати, интересная картина. Этот Манушко явно любил "красиво пожить", разумеется, в его представлении, но только не всегда имел для этого средства – большая часть тары имела этикетки, принадлежащие производителям элитарных коньяков и иностранных "вискарей". Но рядом с ними мирно уживались бутылки из-под обычной, "ларечной", водки и даже "бормотушные" "огнетушители".

А на житейские неудобства обитателю жилища было просто-напросто наплевать. И хотя хозяин явно был к себе неравнодушен – вон портретик на стене... явно не Хемингуэй... но только за своим жилищем следил он из рук вон плохо. Скомканная незаправленная постель, заметенный в угол мелкий мусор, кучи какого-то хлама на столе.

К столу-то оперативник и подошел в первую очередь. Небрежно перебирая какие-то кассеты, записки, фотографии, лежащие беспорядочными кучами, Владимир старался понять, что именно настораживает его в этом жилище. Что здесь было такое, неправильное?

"Аппаратура!" – вдруг осенило лейтенанта. И действительно, в комнате не было ничего похожего даже на паршивенький кассетный магнитофон, не говоря уже о серьезной, студийной аппаратуре! А ведь Манушко – фанат звукозаписи. Значит, здесь, в этой комнате, он бывает лишь иногда, проводя большую часть времени где-нибудь в мастерской или студии. И в мозгу Владимира уже стала выстраиваться какая-то логическая цепочка.

Но только в этот момент у него в руках оказалась одна из фотографий. Тоже вроде бы ничего особенного – некая компания "отдыхала" на "природе". Проще говоря, жрали водку на чьей-то даче. В самом центре снимка – две раскрасневшиеся физиономии с осоловелыми глазами и широкими дурацкими улыбками. Одна из них, вне всяких сомнений, принадлежала тому же человеку, чей портрет украшал стену жилища. А вот вторая...

Лейтенант опустился на стоящий за его спиной стул и прикрыл глаза. Несколько раз мотнул головой из стороны в сторону, стараясь отогнать наваждение. Открыв глаза, он убедился, что ничего не изменилось – вторая физиономия осталась той же... узнаваемой... И принадлежала она тому самому человеку, с которым Решетилов разговаривал по телефону меньше часа назад... Тому самому, которому он во всех подробностях изложил результаты своих наработок и планы на ближайшее будущее... Коллеге, мать его... Товарищу по оружию...

– Ох, ну ни х... себе!.. – пробормотал пораженный лейтенант, тупо глядя на снимок.

Для него сейчас ничего вокруг, кроме этой улыбающейся рожи, просто не существовало. Одно дело – абстрактные размышления. И уже совсем другое – конкретика. Знание – это действительно сила. Оно способно на многое. Убить, лишить сознания.

Владимир даже не слышал тихих, крадущихся шагов за спиной. Лишь в самый последний момент, уловив движение, он дернулся, попытался развернуться, но только было поздно. Тяжелый удар пришелся в левую затылочную часть головы. Яркая вспышка пронзила мозг опера, а потом он начал стремительно проваливаться в бездонную черную яму.

А вообще-то все происходящее в его собственном жилище, в его крепости все больше и больше напоминало Василию дурной алогичный сон. Или всемирное и окончательное торжество маразма, паранойи и прочих психических отклонений.

Задержанный вор, на лбу которого теперь красовалась большая нашлепка из пластыря, потрясал скованными руками, попутно во всю немалую силу собственных легких блажил о том, что он помощник депутата областной Думы и скоро всех присутствующих здесь ждет медленная и мучительная кончина. Разумеется, моральная – у помощников, в отличие от их покровителей, обычно хватает ума на то, чтобы не бросаться зря словами.

Этот тип ни грамма не был смущен происшествием, бросал в сторону Скопцова красноречивые угрожающие взгляды и в перерывах между воплями свирепо вращал глазами и скрипел золотыми зубами.

Зеленая, как елочка, девочка при лейтенантских погонах, представившаяся следователем, задавала Василию дурацкие вопросы. При этом сохраняла на личике мину, более приличную для кого-то более опытного, – этакую смесь из многозначительного "равнодушия и вселенской усталости. Короче, старалась выглядеть многоопытной сыскной волчицей. И получалось это у нее отвратительно – работала она явно без году неделя и под этой маской пыталась спрятать собственные страх и растерянность, которые так и перли наружу.

Скопцову ее даже стало жалко немного, и он старался в своих ответах не допускать двусмысленностей и вообще формулировал их предельно точно и ясно. Правда, от этого они не становились менее дурацкими. Но каков вопрос, таков и ответ.

Аня хлопотала вокруг Василия, и глаза у нее были... Ну, если уж избегать более емких характеристик, то просто не совсем нормальные. Она к месту и не к месту вставляла всякие словечки, то всхлипывала, то вдруг всхохатывала... Короче, вела себя не совсем адекватно. И юная леди следователь, на какие-то секунды сбрасывая избранную ею маску, косилась на нее с откровенной опаской.