– Трудно – не то слово! Мне за всю свою долгую жизнь никогда не приходилось встречать подобный прием, со мной никто не смел так обращаться, – воскликнула Ханако и громко засопела носом.

– Неужели он нагрубил вам? Впрочем, от него можно всего ожидать, ведь он в течение десяти лет только и делал что преподавал английский язык. Он всегда был страшно упрям… Теперь вам, наверное, понятно, отчего он такой, – старался попасть в тон хозяйке гость.

– Он даже не заслуживает, чтобы о нем говорили. Жена только спросит его о чем-нибудь, а он сразу же обрывает ее…

– Это просто возмутительно… Стоит человеку немного поучиться, как он становится спесивым, а если к тому же он еще и беден, то на каждом шагу проявляется его болезненное самолюбие… Эх, много еще среди нас наглецов. Они не замечают собственной никчемности и готовы живьем съесть другого только за то, что он сумел нажить состояние. Поразительно! Очевидно, им кажется, что это состояние должно принадлежать им, ха-ха-ха, – рассмеялся гость, страшно довольный собой.

– Да что говорить, такая спесь появляется от незнания жизни, а поэтому я решил его проучить. Это должно пойти ему на пользу. Кое-что уже сделано.

Гость, не дослушав, что же было сделано, поспешил согласиться с Канэда-куном.

– В самом деле, это должно было пойти ему на пользу.

– Постойте, Судзуки-сан, если бы вы только знали, какой он упрямый. Говорят, что теперь в гимназии он даже не разговаривает с Фукути-саном и Цуки-саном. Я думаю: раскаялся наконец, вот и молчит. Но не тут-то было. На днях он гнался с тростью за нашим ни в чем не повинным сёсэем… И подумать только – в тридцать лет делать такие глупости. Видно, от отчаяния у него помутился разум.

– И с чего это он так разбушевался… – на сей раз в словах гостя звучали нотки недоверия.

– Да ни с того ни с сего. Просто сёсэй сказал что-то, когда проходил мимо его дома, а тот вдруг схватил трость и прямо босиком выскочил на улицу. Ну пусть даже сёсэй сказал что-нибудь, что же здесь страшного? Ведь сёсэй всего-навсего ребенок, а он, верзила усатый, ведь учитель.

– Да, да, учитель, – согласился гость.

– Да, учитель ведь, – повторил вслед за ним и Канэда-кун. – Выходит, если ты учитель, то должен с хладнокровием деревянной статуи выслушивать какие угодно оскорбления.

По-видимому, это был тот пункт, по которому все трое неожиданно для самих себя пришли к единому мнению.

– А возьмите этого, как его… Мэйтэя. Тоже порядочный чудак. Наговорит три короба всякой ерунды… Я впервые вижу такого странного типа.

– А-а, Мэйтэй? Он, кажется, все так же врет. Вы его встретили у Кусями? С ним лучше не иметь дела. Когда-то мы ели из одного котла, но частенько ссорились – уж очень он любит морочить голову.

– Такой тип кого угодно выведет из себя. Вообще-то врать, конечно, можно, например, когда ты в чем-нибудь виноват или нужно выкрутиться из неловкого положения… в такие минуты всякий скажет не то, что есть на самом деле. Но этот человек несет несусветную чушь даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. И зачем только он несет всякую ерунду, как у него хватает на это смелости?

– Совершенно справедливо. И самое страшное заключается в том, что он врет ради вранья.

– А эта история с Мидзусима! Ведь подумать только! Я специально пошла к Кусями, чтобы с ним серьезно обо всем поговорить. Все пошло прахом. Я была страшно разгневана, мне даже смотреть на него было тошно… Но приличие прежде всего, и если ты обращаешься к человеку за каким-нибудь делом, нечего прикидываться, будто не знаешь, что за это надо платить. Вот я и послала ему с нашим рикшей дюжину бутылок пива. И что же вы думаете? «Я не могу принять этого, – сказал он, – отнеси обратно». – «Да нет, – отвечает ему рикша, – возьмите, пожалуйста, это же подарок»… А тот ему, – ну, не негодяй ли! – «Вот варенье я ем каждый день, а такую горькую дрянь, как пиво, никогда не потребляю». Повернулся и пошел в дом… как будто не мог найти другого ответа… Что вы на это скажете, каков грубиян, а?

– Ужасный!

На этот раз гость, кажется, окончательно убедился в том, что Кусями – отъявленный грубиян и нахал.

– Вот я сегодня и пригласил тебя, – после короткой паузы снова заговорил Канэда-кун. – Казалось бы, с такого дурака достаточно и этого, но тут другое, более щекотливое дело… – И Канэда-кун звонко похлопал себя по лысине так же, как он это делал, когда ел сасими из тунца. Правда, я находился под галереей и не мог видеть, действительно ли он похлопал себя по лысине, но за последнее время мне так часто приходилось слышать этот звук, что я научился безошибочно определять, когда он делал это. Точно так же как монахини различают, кто бьет в колотушку, так и я, даже сидя под галереей, могу сказать, когда хозяин бьет себя по лысине. Главное – чтобы звук был чистым. – Так вот, я хочу немного тебя побеспокоить…

– Требуйте всего, что в моих силах, не стесняйтесь… Ведь и в Токио-то меня перевели исключительно благодаря вашим любезным заботам, – с радостью согласился гость выполнить любую просьбу Канэда-куна. По угодливости тона можно было догадаться, что гость чем-то обязан Канэда-куну. Ого, дело, кажется, принимает интересный оборот! Сегодня хорошая погода, и я шел сюда без особой охоты, совсем не рассчитывая на то, что смогу получить такие интересные сведения. «О чем же собирается Канэда-кун просить своего гостя?» – подумал я и, продолжая оставаться под галереей, еще больше навострил уши.