— Танечка, о чем разговор. — Серёга докуривал сигарету. — Вы умеете забрасывать спиннинг?

— Нет, Сергей Иванович, не пробовала никогда.

— Ну что вы, это же так просто… Представьте, что моя рука — это удочка. Берите, вот здесь…

— Сергей Иванович, — хихикнула Таня.

— Да как он смеет, — Миша покраснел. — Этот неан-ндерталец в физкультурных штанах. Он что, думает, что раз у него полярная надбб-авка, так ему все позволено?

— Да, — развивала мысль Нина Петровна. — Вот иностранцы ржаного хлебушка не кушают, и хилые все. Потому что воли к жизни у них нет. Да и природы такой — ведь где такую красоту ещё найдёшь…

Чуть ниже нашей стоянки, посередине реки, течением намыло островок. Песчаный пляж с золотистой водой, полоса низкорослого речного кустарника, и сосновый лес. Островок этот привлекал одиночек, похожих на нас с Валерием Аркадьевичем.

Валерий Аркадьевич был приземистым, спортивным, всегда гладко выбритым. Он излучал здоровый оптимизм. Бывают такие люди: стоило только оказаться рядом с ним, как хотелось вставать в пять утра, умываться ледяной водой из умывальника, отжиматься пятьдесят раз, пробегать пять километров, и появляться к завтраку полным жизненной энергии. Бывший полковник инженерных войск, он ушёл в отставку и работал в столичном НИИ. Несмотря на армейское прошлое, оказался Валерий Аркадьевич умницей, интересным собеседником, и чуть ли ни диссидентом. Впрочем, мой сокурсник Леха подозревал в нем стукача и провокатора.

— Ну, как решили? Плывёте с нами на остров, Алексей? — осведомился Валерий Аркадьевич.

— Спасибо, я лучше рыбку с народом половлю, — уклонился от предложения Леха. — Не буду отрываться от коллектива.

— Коллектив, — пыхтел бывший полковник, вытаскивая лодку на берег. — Ещё чуть-чуть подтолкните, Саша. Да, коллектив — это собрание идиотов, навязывающих свою волю разумным существам. Нет, прогресс делается одиночками. Изгоями, людьми невыносимыми, шизофрениками. Любой коллективизм вреден для эволюции. Вот почему Америка процветает, а все мы сидим в глубочайшей заднице! Попробуйте, докажите мне, что я не прав!

— Я, честно говоря, не знаю. По всякому бывает.

— Ерунда! — Возмущался Валерий Аркадьевич. — В душе вы все знаете, вы просто признаться боитесь. А бояться вам вредно, от страха атрофируется мышление. Пройдёт лет десять-пятнадцать, и ваше поколение окажется на нашем месте. И вам придётся принимать решения, отстаивать свою точку зрения. Будете мямлить, стесняться, бояться за свою шкуру — стране хана. Черт побери, это ещё что такое! — Валерий Аркадьевич едва не наступил на что-то пыхтящее, копошащееся в высокой, по пояс траве.

— Ой, товарищи. Надо же, сколько ни смотрю, удивляюсь, какая она замечательная, наша русская природа. Вот так вот, лежишь, смотришь в небо… И вы, как посмотрю, тоже любуетесь. — Нина Петровна вскочила и сконфуженно отряхивала физкультурные штаны с лампасами. Рядом с ней обнаружился лежащий на спине Серёга-шахтёр в расстёгнутой рубашке.

— Угу, — недовольно подтвердил Сергей Иванович, покусывая в зубах травинку. — Такая природа вокруг, просто заебись.

— Я завидую вам, — на следующий день Миша набился к нам в попутчики. — Вы не зад-думываетесь над тем, что вас окружает. Вы принимаете все, как есть. А у меня так не получается. Я чувствую время, его ус-словность, пустоту и ограниченность.

— Что вы несёте, Миша, — возмутился Валерий Аркадьевич. — Мы ведь с вами взрослые люди. И потом, мы живём далеко не в худшие времена. Да не так уж давно за такие разговоры, которые мы сейчас ведём, можно было загреметь на полную катушку, сами знаете куда.

— А мне все равно грустно. Я всюду чувствую себя чуж-жеродным телом. Нет, я понимаю, надо принимать правила игры. И так одиноко, и тоскливо, и знаешь заранее, что все обречено и не имеет никакого смысла. Время вязкое, течёт, зат-тягивает, дышать нечем. Я тону в нем, задыхаюсь, я с ума с-схожу! Попробуйте себе на секунду такое представить.

— Это у вас от нездорового образа жизни нервы расшатались.

— Да нет, вы ничего не понимаете.

— Все я прекрасно понимаю, Валерий Аркадьевич начал сердиться. — Вы, Миша, не обижайтесь, но вы выбрали удобненькую позицию. Все не имеет никакого смысла, все заранее обречено. Чушь! Обломовщина! Да в самые страшные времена находились люди, ставившие себя выше обстоятельств.

— Мне грустно, я чувствую буд-дущее. Оно ничуть не лучше прошлого, даже хуже в чем-то.

— Я бы на вашем месте поменьше всякой фантастической макулатуры читал. Бросьте вы, Миша, займитесь чем-нибудь интересным, физикой, например. Бегайте по утрам, отжимайтесь хотя бы раз по двадцать, и всю вашу меланхолию как рукой снимет.

— Один хорош-ший поэт написал когда-то гениальную строчку. — Миша прикрыл глаза. — Времена не выбирают. В них живут и умирают.

— Интеллигентские сопли, — Валерий Аркадьевич завёлся. — Живут — да, умирают — нет. Потому что идеи, дух человеческий, разум…