Когда пациенты, страдающие от шизофрении, неуверенности или боли, приходили к Эриксону, они видели терапевта, который никогда не говорил с ними лицемерно или гипотетически. Они видели терапевта, который боролся с болью, со своими физическими недостатками и явно наслаждался жизнью.

Эриксон отличался прекрасным ощущением перспективы относительно самого себя. Он обычно говорил, что полиомиелит стал для него лучшим учителем в области человеческого поведения (Zeig, 1980а). За этим следовало: «Я не имею в виду боль — я не люблю альтернативы». Помимо использования самогипноза он применял к себе технику «рефрейминга». Возможно, некоторая часть его успешной работы с другими обусловлена успехом применения своих техник к себе самому.

Кроме того, внешняя ориентация Эриксона помогала ему контролировать собственную боль (Zeig, 1980a); казалось, что он никогда не уходил в себя. Когда вы были рядом с ним, то ощущали, что все его внимание направлено на вас. Это и льстило, и успокаивало, но порой — расслабляло.

В то же время, обладая ориентацией «заинтересованного наблюдателя», Эриксон отличался социальной отчужденностью. Он был частным лицом, с которым не станешь обсуждать текущие события или спортивные соревнования.

Но когда он работал, отчужденность исчезала; его контакт был интенсивен и личностей, что отнюдь не означает погружения человека в атмосферу полной безопасности. Полная безопасность противопоказана изменению. И хотя я мог нежиться в безопасности его сочувствия, ощущая, что он пытается помочь мне развить мои собственные таланты своим собственным путем, я, находясь рядом с ним, никогда не чувствовал в себе полного равновесия. Люди часто ощущали, что им «не по себе» в присутствии Эриксона (Zeig, 1980a). Отчасти это объяснялось тем, что он был полностью уверен, что оказывает на вас влияние (см. Haley, 1982). И все же это была «благотворная неопределенность». Даже теряя равновесие, вы чувствовали, что неопределенность приведет к личной выгоде.

Так это и случалось. Я помню, что однажды лихорадочно крутился, как грампластинка на 78 оборотов, пытаясь окончательно определить состав выступающих на Международном конгрессе по эриксоновским подходам к гипнозу и терапии 1980 года. Я спросил его, стоит ли включать в список одного докладчика, который был знаменит тем, что интегрировал физический и психический подходы. Эриксон сказал:"Нет, в нем слишком много напряжения… в его теле". Его сообщение явно было двунаправленным. Я глубоко вздохнул и снизил скорость до 33 оборотов в минуту. Тем не менее, я не ощущал, что мной манипулируют. Рядом с ним я вообще никогда этого не ощущал; я чувствовал себя гораздо лучше. (См. Haley, 1982. Он тоже отмечает, что со стороны Эриксона не ощущалось никакой эксплуатации.)

Он был невообразимо уверенным в себе человеком, который, казалось, не испытывал социального страха (Nemetschek, 1982) и вполне ладил с властью (Haley). И все же вокруг него ощущалась атмосфера игры. Ему приписывают то, что он первым начал применять юмор в психотерапии (Madanes, 1985). Юмор он использовал и в процессе наведения транса, хотя традиционно считается, что гипноз и юмор несовместимы. Например, к пациенту с левитацией руки (Zeig, 1980a) он мог игриво обратиться: «А вам никогда не доводилось встречаться со странным человеком, который поднимал вашу руку, да так и оставлял ее на полпути?»

Когда я думаю о том, как Эриксон побуждал пациентов поступать нужным образом, мне вспоминается случай, касающийся моей маленькой дочки, Николь, ненавидевшей, чтобы ей мыли лицо после еды. Моя жена, Шеррон, дала ей для развлечения забавную мочалку. В результате они решили эту задачу без борьбы и назойливых усилий. Терапия Эриксона была очень похожа на этот процесс. Игровая терапия для взрослых (см. Leveton, 1982). Подобно хорошему отцу, он воодушевлял человека на самостоятельное открытие. Пациенту была обеспечена вера в изменение.

Вместе с этим ощущением игры присутствовало и ощущение драмы. У Эриксона была припасена целая куча неожиданных заданий и трюков, которые он использовал, добиваясь своей цели (см. Lustig, 1985). Он мог бросить в пациента кусок пемзы и воскликнуть: «Ничего не принимайте за гранит!» (С. Lankton, 1985). Демонстрируя невежество людей в обыденных паттернах, он добивался от них доказательств того, что они правши или левши. (Когда вы сцепляете пальцы рук, доминирующий палец оказывается сверху. А теперь представьте, как это будет выглядеть, когда вы сдвинете все пальцы на одну позицию вниз.) Он заставлял студентов размышлять над тем, как посадить 10 деревьев в 5 рядов по 4 дерева в каждом. (Решение проблемы — пятиконечная звезда.) Он, бывало, посылал студентов и пациентов взбираться на Пик Скво в Фениксе, чтобы те испытали чувство триумфа, увидели расширенную перспективу и обрели возвышенную точку зрения.

Эриксон приводил себя в качестве примера и ссылался на сложные ситуации, которые превращал в игру. Будучи студентом высшей школы, он вознаграждал себя занятиями геометрией (которую он очень любил) за выполнение тех заданий, которые нравились ему меньше. Когда ему пришлось вскопать участок под картофель, он провел диагональную линию поперек поля и потом обрабатывал разные участки, пока задание не было выполнено — так он привносил интерес в свое занятие. Он прорывался сквозь неизбежную скуку жизни, сохраняя детское изумление от созерцания мира.

Одному из пациентов, которого он хотел видеть более веселым, он процитировал Вордсворта: «Сумерки темницы начинают окутывать взрослеющего мальчика». Это жалоба на потерю невинности и ощущение ценности детского мировосприятия.

Детское восхищение и вера имели естественное развитие и стали вехой в его терапии. У него была вера в людей и возможности их бессознательного. Он верил, что пациенты обладают врожденной мудростью, которую можно осознать. Он рассказывал о том, как помогал пациенту сдавать профессиональный экзамен. Пациент должен был бегло пролистывать учебник и отмечать по одному понятию на каждой странице, тем самым наполняя свое бессознательное и вызывая воспоминания. (Я успешно использовал подобную процедуру при сдаче экзамена на получение лицензии.) Кроме того, Эриксон верил в мудрость своего собственного бессознательного. К примеру, он рассказал, как однажды куда-то засунул свою рукопись. Но он больше доверял мудрости ее потери, чем попыткам ее найти. Однажды перечитывая одну статью, он обнаружил там материал, которому следовало быть в «пропавшей» рукописи. Затем он нашел и опубликовал ее (Zeig, 1985a).