Даже на валах вколачивали в землю колья, прятали бороны зубьями вверх, копали ямы, которые затем накроют плетенками, чуть притрусят землей. Страшные ловушки на зверя, теперь на человека – самого лютого зверя, что идет на брата!

К ним подошел Стойгнев. Оглядел киян свысока, глубокомысленно изрек:

– Непросто будет взять. Эх непросто!

Дурак, подумал Владимир беззлобно. Отсюда никак не взять. Вызнать бы, какие здесь подземные ходы, если имеются, еще можно бы надеяться… Да и тогда город захватить нелегко. Чудно, что не выходят навстречу со своим войском. Его вшивая рать разбежится при первом же ударе…

«Боятся, – понял он внезапно. – Захват Полоцка напугал своей быстротой, а потом я еще и погнал как баранов его войско, что смяло даже отборную дружину. Ярополк не знает, что я еще держу за пазухой. Сидит и ждет. Знает, что осадой Киев не взять, а при штурме я вовсе положу все войско. Да и легче отбиваться из-за стен. Потери один к трем! А соотношение сил как раз обратное.

Будь я на месте Ярополка, – думал он хмуро, – ударил бы сразу. Я не Святослав, в сечу не рвусь, но сейчас самое время выйти из Киева и разогнать мою рать. Дурак Ярополк и трус. Если такой будет и дальше править на Руси, тогда не то что немцы и поляки, нас куры лапами загребут!»

Когда Владимир второй раз объезжал Киев, осматривая стены, к его малой дружине присоединился Стойгнев. Старый воевода уже раскаивался, что говорил так резко и настаивал на походе против Киева. Может, и следует замириться с Ярополком? Теперь он не будет… не должен спорить супротив княжения Владимира в Новгороде!

Вообще-то Владимиром можно и пожертвовать, хоть молодой князь показал себя покладистым. Ведь ради большей независимости пришли сюда с оружием новгородцы, а не ради Владимира. Дернуло же за язык на задиристые речи! Но уж больно смиренно говорил молодой князь. Не захочешь, а возразишь… А слово не воробей, уже полетело… Не давши слово – крепись, а давши – держись. Тут тебе и голову сложить, если осторожность покинула. За дурной язык голове расплачиваться.

– Ничем не взять, – начал он осторожный разговор, когда их кони пошли рядом. – Ни тебе натиском, ни хитростью, ни измором… Переманить бы как-то на свою сторону, но кияне нас, новгородцев, за людей не чтут… А рази мы виноваты, что земли наши бедные? Одни камни да болота! Зато люди у нас лучше.

Люди везде одинаковы, подумал Владимир хмуро. Даже в Царьграде, где таких насмотрелся, что и рассказывать нельзя. В глаза смолчат, а за спиной брехлом обзовут.

– Как работают, – сказал он тоскливо. – Как работают! Вал насыпают, словно от скифов или гуннов будут обороняться…

В двух шагах от его шатра сидели связанные одной веревкой молодые девки. Он хмуро взглянул на заплаканные лица, кое-кто закрывал ладонями голые груди, от платья остались лохмотья. Судя по вышивке на платьях, их захватили в ближайшем селе.

– Вот ту, – буркнул он, – и эту… Нет, которая рыжая.

Вошел в шатер, сбросил перевязь с мечом. Следом за ним втолкнули девок. Владимир кивком велел одной лечь на ложе. Та смотрела расширенными от страха глазами. Он поморщился: везде одно и то же. Бросил ее на ложе, девка вскрикнула, задрал ей подол, обнажая сочные белые ягодицы.

Вторая тихонько плакала, но с места сдвинуться не осмелилась. Владимир, быстро насытив плоть, поднялся, звонко хлопнул по заднице:

– Можешь возвращаться домой!

Девка поднялась, торопливо опустила смятый подол. Глаза ее смотрели исподлобья.

– Нас поймали вместе…

Владимир хлопнул в ладоши. Вошел Сувор, выслушал, кивнул, исчез. Владимир бросил первой:

– Как тебя зовут?

– Алена…

– Алена, ты молодец, что не бросаешь подругу. Сейчас поедим, а потом поглядим. Но к ночи я вас отпущу, не реви.

Кава была крепкой, горячей, сладкой. Девки сперва дичились, не решались даже взять в руки. Алена оказалась то ли смелее, то ли для нее уже худшее казалось позади: решилась на глоток, тут же заела пшеничной лепешкой.

– Пей, – подбодрила она подругу. – Это как чага.

Девка ползала взглядом по столешнице, боясь поднять глаза. Лицо сплошь в веснушках, круглое, с широким ртом. Губы полные, как спелые вишни. Она выглядит милой и неглупой, теперь Владимир рассмотрел в ее сдержанных движениях не страх, а нежелание дразнить дикого лесного зверя.

– Ладно, – сказал он досадливо, – убирайтесь обе.

Лишь Алена на миг задержалась на выходе, оглянулась через плечо. В ее крупных серых глазах было странное понимание и прощение. Когда их шаги затихли, Владимир снова напился кавы и склонился над картой.

На этот раз долго смотрел тупо, не находя решения. Но взор не отрывал: иногда решение приходило словно бы само. Иной раз утром просыпался, уже зная, как и что делать. Но для этого надо долго и так упорно думать, что голова начинает трескаться, как пустой котел на огне.