Выстроив свою армию, Дальчевский подошел к полковнику и торжественно отрапортовал: Клюквенский фронт красных уничтожен. Захвачена пленными тысяча двести и собрано совдеповцев по пути следования пятьсот семьдесят. Трофеи: две тысячи винтовок, два станковых и три ручных пулемета, три трехдюймовых пушки в полной исправности. Бои были жестокими, но потерь со стороны армии Дальчевского – единицы, его орлы дрались отчаянно. И ни слова о пяти чехословацких эшелонах, захвативших Канск и Нижнеудинск, массированным ударом разгромивших Клюквенский фронт красных.

Над перроном причудливо переплетались световые рукава прожекторов – синих, зеленых и слепяще-белых, – светились гирлянды электролампочек с пихтовыми ветками по проволоке. Все это подготовлено было под личным руководством начальника станции инженера Скворцова.

Приняв рапорт «главкома белой армии», полковник Ляпунов, взяв под козырек, произнес ответное слово, тут же записанное корреспондентом газеты «Свободная Сибирь»:

– Господа! Мы переживаем эпохальные дни освобождения Сибири от большевизма! Веем известно, господа, Россия не раз освобождала Европу. Теперь настало время, когда великая Сибирь должна спасти Россию от диктатуры большевизма! Ура!

– Ура! Ура!

От социалистов-революционеров выступил председатель бюро Григорий Фейфер, успевший получить назначение на должность начальника губернской тюрьмы; и от социалистов-демократов (меньшевиков) Шпильгаузен, свирепо поносивший тиранов-большевиков.

– Ура! Ура!

По знаку Дальчевского один из офицеров подбежал к платформе с пушками, и батарейцы, как было условлено, выстрелили из трех орудий холостыми зарядами, испугав жен полковников, которые прибежали на вокзал, как и многие другие жены офицеров.

Кипели страсти, взаимные поздравления с победою, а батарейцы глушили патриотов залпами из трех пушек, чтоб весь город слышал о прибытии армии освободителей.

После семи залпов наступила благодатная тишина.

– Наконец-то, свершилось! – хлюпал седовласый миллионщик Кузнецов, преподносивший Дальчевскому хлеб-соль.

Капитан Ухоздвигов, простоголовый, в полурасстегнутом френче на несвежую рубаху, в офицерских, помятых от четырехмесячного бессменного пользования брюках, в стоптанных нечищенных сапогах, выглядел неважно: ни с кем не лобызался, и речи не произнес – должность у него строгая, без сентиментов. Кося глазами то в одну сторону, то в другую, присматривался к незнакомым офицерам – чистеньким, нафабренным, при орденах и даже при погонах.

Отцы города – Гадалов, Кузнецов, Шустаков, а с ними госпожа Щеголева, мама-купчиха, – торжественно пригласили господ офицеров в ресторан при вокзале на пир победителей.

Отведя Ухоздвигова в сторону, толстый Каргаполов сказал:

– У вас есть надежные офицеры, капитан. Проинструктируйте. Пропустить всех офицеров армии Дальчевского, освобожденных из тюрьмы, полковника Шильникова с супругою, а там – пусть смотрят. Да и мест для всех не хватит.

Еще в тюрьме капитан подобрал сотрудников в политический отдел, и, увидев двоих из них – штабс-капитана князя Хвостова и поручика Мурыгина, передал им поручение губернского комиссара.

Первыми прошли: вдовствующая, престарелая купчиха Щеголева, Гадалов с супругою, Кузнецовы, Шустаковы, полковники с женами и с ними капитан. Зал постепенно наполнялся. В центре зала – отцы города с женами, министр Прутов с супругою и чета Дальчевских, полковники с капитаном Ухоздвиговым, с женами, и на довесок товарищ управляющего губернией, известный юрист эсер Троицкий с женою и шестнадцатилетней белокурой дочерью, в адрес которой капитан сказал комплимент:

– Вы единственный цветок в нашей аравийской пустыне, и пусть вам не будет скучно среди застарелых верблюдов.

Девица хихикнула и, взглянув в заполняющийся зал ресторана, промолвила:

– При такой пустыне жить можно. Правда?

– Прозрение приходит с годами, – многозначительно ответил капитан и велел официанту с черной бабочкой убрать «узника со стола» – горшок с цветами. – Это же все равно, что любоваться китайским смертником с колодками на шее.

Жены полковников посмеялись над капитаном, но горшок попросили оставить – «цветы украшают жизнь».

Разговоры вязались незначительные, обволакивающие, а официанты тем временем разносили по столам блюда: салаты, кетовую и зернистую икру, семгу, осетрину, лимоны, яблоки, апельсины; на столе возвышались бутылки с французским шампанским, коньяком, сухими винами и портвейнами и, конечно, со «смирновкою» в плоских бутылках винокуренного завода Юдина.

Капитан открыл бутылку шампанского, выстрелив пробкою в потолок, разлил.

Начались тосты.

Разговоры пошли громкие; господа офицеры усердно приобщались к дармовому питанию и угощению.

Ухоздвигов краем глаза заметил движение у дверей: один из казаков, охраняющих дверь, пропустил человека в форме железнодорожника с листком бумаги, который он передал начальнику станции. Начальник станции поднялся и быстро подошел к почетному столу полковников.

– Господа, телеграмма из Ачинска, – сказал он.