Шрифт:
Карпов и трибунальцы ушли вскоре после Дальчевского с Мотовиловым, и с ними Селестина Грива.
Комитетчики еще посидели у председателя, повздыхали, да Ной спровадил их, напомнив: завтра – суббота, 26 января!..
Остались вдвоем.
– Ну, пятница выдалась, будь она проклята! – ругнулся Ной, пошатываясь. – Коня, и того можно уездить.
– Суббота началась, не пятница, – поправил Санька, дополнив: – Двадцать шестое января!
– Двадцать шестое?! – вздрогнул Ной, словно Санька стеганул его плетью: – Живо спать!
VI
Метель свистит, поет, сыплет снегом, январь щелкает зубами, целует в щеки до розовости, упаси бог, до белизны; хватает за нос, губы твердеют; матросу Ивану Свиридову – неугревно в суконном бушлате, в старых ботинках с подковками, маузер оттянул плечо. Вместе с ним на перроне матросы из отряда, охраняющего станцию Гатчина и доглядывающего за сводным Сибирским полком.
Поодаль от Свиридова, невдалеке от продовольственных складов, бывших помещений станции, засыпаемых снегом сверху и с боков, стоит Ной в бекеше, под ремнями, при шашке, в белой папахе, а за его спиной – конь под седлом.
Матросы под свист метели переговариваются:
– Гляди, Иван, Конь Рыжий, как вкопанный. Стоит и стоит. Чего он тут пришвартовался?
– Как бы этот Конь, братишки, не дал нам сегодня копытами, – бурчит Свиридов, пританцовывая на одном месте. – Это же не казаки – чугунные якоря. Буза с ними. Тут может очень просто заваруха произойти. Я никак не мог разузнать, по какой причине на семь вечера назначен митинг. И хорунжий вихляет: казаки, говорит, думают круг собирать. Врет, Рыжий! В Луге бузят минометчики, в Пскове зашевелились эсеры, а в Суйде утром женский батальон станцию захватил, и ревкомовцев перестреляли, сволочи. Вот в чем штука!
– Да мы же были там позавчера, – сказал один из матросов.
– Позавчера – не сегодня. Та командирша батальона стервой оказалась. Под большевичку играла, гадина. И вот, пожалуйста, перещелкали ревком и станцию держат.
– Да ведь матросский отряд прошел в Суйду! Или они там не разделались с бабами?
– Все может быть.
– Такого не бывает, комиссар!
– Всякое бывает, братишки! Если бы наши разогнали их там – было бы сообщение. Кто на телефоне?
– Сыровцев.
– Идите узнавайте. Один кто-нибудь.
– Надо звонить в Смольный!
– Зачем? И так ясно. Приказ получен: подготовить полк к бою.
– А что полковник?
– Полковник кивает на комитет, а комитетчики на штаб. И вот собирают митинг. Так что нам, братишки, надо будет собраться в кулак.
– Уложить Коня Рыжего до митинга, и – порядок на вахте!
– Не один Конь Рыжий в полку. Эсеров надо бы давно вывернуть под пятки. Я говорил Подвойскому: шатается полк, эсеры раскачивают. Вздул меня. Мы, говорит, послали тебя в полк проникать в глубь казачьей массы и разоблачать махинации эсеров. А у этих краснобаев правых и у меньшевиков платформа самая подходящая для казаков! Проникни!
– Лбы!
– Дубовые!
– Чугунные!
– Конь Рыжий, кажись, ждет поезда из Пскова, – сказал матрос.
Комиссар поглядел на Ноя:
– Похоже!
– А если подкатят к Гатчине эшелоны с восставшими полками из Пскова и с батальонами из Луг и Суйды? – сказал длинный сутулый матрос в шапке с опущенными ушами. – А нас тут сколько? Девятнадцать. В куски изрубят. И батарейцы не помогут – определенно!
– Отдай швартовы и шпарь по шпалам, в Питер, – ворчнул комиссар. – Подождем. А на митинг – в бескозырках, для бодрости.
– Без ушей останемся!
Вернулся матрос с телефона.
– Связи с Суйдой нету.
– Та-а-ак. Ясно. Я пойду в стрелковые батальоны, а ты, Рассохин, подымешь всех по боевой тревоге!
Ветер. Ветер с Финского залива. Злющий ветер Балтики. Снег перестал, и сразу взял свои градусы мороз. Четверть шестого, а темно; январь куцехвостый, не день – ладонь с обрубленными пальцами.
VII
Хорунжий Лебедь не слышит, как матросы костерят его на все корки, догадывается. Пусть ругают, не суперечит тому, поглаживает генеральского жеребца по крупу. Со спины он бело-белый от снега и грива белая, и седло, а под брюхом все еще рыжий, горячий орловский выродок; на зубах ядрено пощелкивает железный мундштук наборной уздечки.
Ной действительно ждал хоть какого-нибудь поезда из Пскова. Днем из Петрограда промчался эшелон с матросами и как в воду канул. А что если за бывшим Георгиевским женским батальоном смерти поднялся в Пскове и весь корпус, как и намечал центр заговора? Тогда жди – подкатят! А поезда нет со стороны Пскова, связи нет!
«Экое, господи прости, беспокойное время!» – кряхтит Ной Лебедь и вдруг слышит: ата-та-та-та! Ата-та-та-та! Ата-та-та-та!..
Горнист штаба взыграл!..
Ной поспешно достал часы, глянул: половина шестого вечера!.. Экое, а! Кто же это торопится к смерти?!