Грохочущий бас испугал Дуню: она узнала голос. Узнала! Быстро выглянула в дверь и спряталась за косяк.

– Боженька!

Грива подошел к двери и посмотрел. Ну и ну!

– Что за старик? – спросил у управляющего.

Тот ответил:

– А хто его знает. Назвался пророком Моисеем. Велено было отвести сюда, чтоб погрелся. И медом угостить. Доктор наказал, чтобы проводить потом с пасеки, а он говорит, не уйдет, пока не скажет «обвинное слово».

– Привяжи язык, бритоусец, – осадил могучий гость. И молодому Гриве: – Должно, инженер Грива? Тебя ищу,

– Что вам от меня нужно? – нахмурился Грива, заслонив собою дверь.

– Чаво так глядишь-то? Али я зверь? Погрязли, вижу, с отцом! Жарко те будет, инженер пригожий.

– Никакого ему угощенья, Антон Францевич. Пусть убирается к себе в богадельню. Фигура!

– Ох, не зуди, господин хороший, Гавриила Иванович. Не зуди. Не будь выше отца свово, погрязшего во гордыне! Скажи, из Белой Елани утром увезли тебя в тюрьму красные комиссары, а ты – вот он, жив-здрав! Али чем умилостивил красных, что в тюрьму не упрятали?..

– Убирайся, старик. Сию минуту! Выведи его, Антон Францевич. А ты помоги, Ян Виллисович.

Раздался грохочущий хохот.

– Гляди, гляди, создатель, как вскипел! Ха, ха, ха! Спытай, господин инженер, сам силу, а не принуждай к тому людей купленных. Ха, ха, ха! Угощай, управляющий! Живо мне! Да не в грязной избе потчуй, веди в чистую половину.

– Не пускайте его сюда, не пускайте! – попросила Дуня, она знала этого ужасного пророка староверческого знаменского скита: от одного его голоса в дрожь кинуло и пот выступил на шишечке ее чуть вздернутого носа.

– Глас бабы слышу? – загремел пророк, напирая на инженера Гриву.

– Ты, ископаемое…

– А ну, отслонись от двери, инженер, во блуде и невери погрязший! Дай глянуть на бабу ту. Чаво она там бормочет?

Грива не устоял в дверях – пророк Моисей отмел его прочь в сторону, за косяк, и, рыча, пригнув лохматую голову, вошел в чистую половину избы. Уставился на Дуню, развел руками, громогласно возвестив:

– Спаси мя, Лилию зрю! Фиалку зрю! Дуню Юскову зрю, господи. Откелева заявилась плоть духмяная? Три года не зрил тя, сладостная Лилия. По Красноярску шарил, искаючи тебя. Мадам Тарабайкина сказала: уехала Дуня с господином Востротиным в Петербург! А ты – вот она, радостная, Чаво так пужаешься?

Дуня пятилась, пятилась, покуда пророк не загнал ее в угол.

– Ну, чаво глядишь так? А я вот не запамятовал тебя, гляди. В субботу привел господь в Белую Елань и стало прозренье: Дуня-то Юскова, говорю себе, была из Белой Елани. Вопрошаю: есть тут юсковцы-федосеевцы? Есть, говорят, и отца твово назвали. Тот ли, думаю, Юсков? А утре на солнцевосходе слышу: утопилась Дарья Елизаровна Юскова, учительница. Воспрошаю, какая такая Дарья Елизаровна? Не сестра ли Евдокеи, про которую выспрашивал. Говорят: двое их было у родителя: Дарья и Евдокея. Пошел со старухами на Амыл, где смерть сыскала себе сестра твоя…

Что он бормочет, страшный человек? Что он такое бормочет? Кто утопился? Дарьюшка! Да нет же, нет!

– Слушай, старик, – опомнился Грива. – Что ты чушь городишь?

– Помолчи, Грива! – гавкнул пророк. – К тебе у меня слово другое будет. Не елейное – обвинное. Сказуй: Дарья Елизаровна, какая в полынью бросилась, женой была тебе? Не тако ли? Юсковы говорили потом, что ты проклял ее утром. И она, бедная, в полынью кинулась.

– Вранье, вранье, – дрогнул Грива.

– Это правда?! Правда про Дарьюшку? – вскинулась Дуня.

– Помилуй мя! Как можно обвинное слово с неправдой нести? Али я не сподобился в пророки?

– Вранье! – отступил Грива, теряя самообладание. – Это какой-то дикий бред!

– Ага, ага! Возопил, гордоусец!

– Боженька! Как же это? Скажите же, Гавриил Иванович, что у вас там случилось?

Пророк еще что-то бормотал о праведном казачьем войске и что красных большаков надо «лобанить», а люди «в развращении духа пребывают», и что если бы Дуня Юскова – духмяная Лилия – пошла за ним, то он бы воспел аллилуйю на две души, на два тела, и была бы им радость великая.

Грива взревел:

– Ты… ты – ископаемое!

– Примолкни! – цыкнул пророк. – Не с тобой разговор веду, а вот с ней, покель она ишшо не утопла в полынье.

Дуня слушала пророка с пятого на десятое, а он, инженер Грива, погнул голову, недавние синяки на его заметно побледневшем лице проступили до того резко, как будто кто налепил ему на лоб, щеки и подбородок лиловые заплаты.

– Это правда – утопилась?! – все еще никак не могла поверить Дуня.

– Сгила, как не жимши! Помяни ее душу, господи! – Пророк размашисто осенил себя крестом, и к инженеру Гриве: – Несть бога в душе твоей, а пустошь едная, душу в заклад отдал красному диаволу. Погрязли в суесловии и ветрогонстве, и несть вам спасения. Сказуй, раб греховный, как тебя сразу освободили из чики? Игде оружие, какое припасли божьи люди, чтоб прикончить красных антихристов? Игде оно?!