Александр поверил. Хотел поверить – и поверил.

Сели обедать. Обед, как всегда, – эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.

Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.

Все стали расходиться.

– Я провожу, – предложил Александр.

Вышли на улицу. Александр остановил такси.

– Я далеко живу, – предупредила Лена.

– Ничего. – Александр махнул рукой. Жест великодушия.

Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.

Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.

Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:

– Как в Америке…

Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.

– Я сейчас, – сказал он таксисту.

Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.

Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:

– Не надо.

– Почему? Ты меня не хочешь? – удивился Александр.

– Ну не в подъезде же…

– Какая разница?

– Очень большая разница. Мы не кошки.

Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:

– Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.

Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.

Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.

В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом – моя крепость.

Могла не ходить на прослушивание.

Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром как кролик перед удавом – покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.

«Я сбегу и спасусь», – сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»

Надо продолжать свою жизнь – унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом – крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…

Близился юбилей Лены – тридцать лет.

Долго думали, где справлять – дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.

Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа – сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.

Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа – с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.

Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей – любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята – Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.

Приняли решение справлять дома – экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.

За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть во–шли родственники Лены и две подруги с мужьями.

– Никого лишнего, – сказал Сергей.

– На черта нам чужие, – поддержала Руфа.

Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, – конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.

Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали – Александр.

Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» – вот определяющее слово времени.

Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку конь–яка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.