В окно ворвался особенно визгливый частушечный перепев, вчистую отрицавший даже возможность какой-либо ревности:

– На Востоке я была,

Бочки трафаретила,

Кто-то сзади подступил -

Я и не заметила!

Даша поднялась, губы ее были плотно сжаты, схватила чью-то наполненную рюмку и выплеснула в лицо Нарумову.

– Ты сам хуже любого хама. Ты хам и есть. Паша, пойдем отсюда!

– Обожди,- отозвался Павел.- Сначала мы с этим человеком в коридор выйдем. А ну! – Он рванул на себя за плечо Нарумова, спокойно вытиравшего лицо платком.- Пошли, выйдем.

– Что это ты, право? – ухмыльнулся, пошатнувшись, тот.- Прямо как школьник. Я вступлюсь за честь моей девочки, мы с ней дружим,- передразнил он как бы школьную интонацию.- Мы с тобой благородные люди, дворяне. Ведь ты же из хорошей фамилии. Не дело нам устраивать мужицкий мордобой. Родов, обычаев дворянских теперь и следу не ищи, и только на пирах гусарских гремят, как прежде, трубачи. Лучше уж дуэль. Но, поскольку дуэль сейчас не принята, невозможна, предлагаю разыграть ее в карты. Тройка, семерка, туз. Как в “Тамбовской казначейше”. Лишь талью прометнуть одну, но с тем, чтоб отыграть именье иль проиграть уж и жену. Ха-ха!

– Господи! Конечно, ни среда, ни образование, ни происхождение не избавляют человека от дикости, хотя всегда надеешься!.. Галахов вдруг и неожиданно для себя отшвырнул противника в сторону с такой силой, что тот шлепнулся на стул и вместе со стулом опрокинулся на пол, с треском ударившись головой о деревянную ножку стоявшего у окна массивного кресла.

Все охнули. Но, пошевелившись на полу, Нарумов все-таки встал на четвереньки, поднял голову и снова усмехнулся, хоть и криво:

– Мыслитель сраный! В одинокого волка играешь!.. Все равно без дворянства ты пропадешь… Без среды ни черта не выйдет…

Колени у говорившего задрожали, руки поехали, и дворянин

Нарумов распластался, вытянув ноги и потеряв сознание.

Все вскочили. Женщины зашумели и запричитали. С возгласом:

““Скорую” надо!” – грудастенькая бросилась к телефону. Галахов шагнул было к упавшему. Но его взял за локоть твердой рукой Лёня

Гаврилов. И помотал отрицательно головой:

– Ты, старичок, натворил уже дел. Теперь мы без тебя разберемся. Уходи отсюда подобру-поздорову. Не дай Бог милиция приедет. Бери свою Дашу и сваливай.

Павел пожал плечами, но все же подошел к упавшему, увидел, что тот дышит, и повернулся к Даше, оцепенело сидевшей на краю тахты:

– Пойдем отсюда. Он просто пьян.

Женщины смотрели на нее с осуждением. Она быстро встала и вылезла из-за стола с другой стороны от лежавшего тела:

– Куда? К тебе?

– Ко мне. Слушай,- добавил он по неожиданному наитию, но нарочито громко,- а ты бы за меня замуж пошла? Официально, через загс?

– Конечно,- не колеблясь, с готовностью отозвалась Даша.- Когда?

Лёня поднял большой палец: мол, одобряет. Он уже успокоился по поводу Нарумова, подержав его голову на коленях, щупая рукой сердце и прислушиваясь к дыханию. Тот всего лишь спал, и Лёня уже крикнул грудастенькой, чтоб она не вызывала “Скорую”. Теперь ему было неловко.

– Посидите еще… Прости, что погорячился,- повинился он.- Да и

Даша, наверное, хочет потанцевать. А мы сейчас танцы устроим.

– Не уговаривай. Решенного перерешить нельзя.- Галахов сам был удивлен непреклонностью своей обиды, подогретой алкоголем.

Сопровождаемые суетящимся и моргающим Аликом Павел и Даша вышли в общий коридор. Там уже горел свет. На стене все так же красовалась газетная вырезка:

*“Велик и могуч русский язык.*

*А говорить некому”*

.

– Друзья, возьмите меня с Майклом!.. Мы не нарушим вашего тет-а-тета, слово джентльмена! Глупо мне здесь без тебя оставаться…

Павел подхватил портфель, прижался щекой к щеке Алика.

– Извини, но мы уж сами. А вы потом. И девушки вас ждут.

– Эх, Галахов! Кому нужен старый, потрепанный боец сексуального фронта? Ладно, я умолкаю… Матушке твоей поклон. Как, кстати, она поживает?

– Нормально.

Мать Галахов не видел уже месяца три. Правда, звонил по телефону почти ежедневно. С того момента, как мать оставил ее второй муж, она сделалась ужасно набожной, каждое воскресенье посещала церковь, увешала стены своей квартиры иконками, устроила красный угол с лампадкой, читала только святоотеческую литературу. И чем меньше она верила в Бога, тем яростнее пыталась убедить других в своей ортодоксальной религиозности.

Слишком независимаи тверда была всегда его мать, чтобы искать опору в каком-либо конкретном человеке, да и не очень-то в таком возрасте можно было надеяться на нового спутника жизни.