— Не зарежет. Совсем он, что ли, дурак. А язык ты, Степаныч, попридержи, милицией меня пугать не надо, я сам кого хочешь так могу испугать, что… Ты же сам ко мне пришел, так? Я тебя не звал, с услугами не набивался.

— Да, так. Сами с бабкой пришли. Грех на душу взяли. Но ты же обманул меня. Мы-то как договаривались? А? Насмерть этого выродка нашего! А вы что сделали? Бока ему помяли, да и все.

Отлежится — такой же зверь и будет, если не хуже.

— Он не должен был подняться. Парни били на совесть.

— Должен — не должен… Дома он лежит, кровью харкает. Всю комнату заплевал. Без сознания, правда, лежал почти сутки, потом оклемался… Такого бугая кулаками не сломишь. Только пуля его возьмет.

— Нет у меня специалиста, я же тебе говорил…

— Верни деньги, Борис Григория! Добром прошу. Меня если раздразнить… Ты вот, может, и не знаешь, а отец твой вспомнил бы…

— Ладно, не пугай. Слышал. И про ментовку областную, и про то, что я тут краду… В общем так, Степаныч: сегодня у меня такой суммы нету.

Завтра-послезавтра давай встретимся. Деньги верну.

— Никуда не пойдем! — решительно, с тем же металлом в голосе, какой был и у мужа, заявила Марья, подтыкая седые пряди волос под легкий летний платок. — Нечего было брехать. Мы к тебе не с улицы пришли. Соседями как-никак столько лет были.

Кашалот поднялся.

— Хорошо, сидите.

Он вышел из кабинета, сел в джип и поехал к Надежде, в киоск. Попил баночного пива, поразмышлял. Деньги отдавать не хотелось. Такая сумма уплывала!.. И потом — работу же они сделали.

Мочить Гниду не стали по простой причине: лишний труп в районе. Лишние хлопоты. Мерзляков зашевелится, прокуроры-следователи всякие набегут. Ну, с Мерзляковым проще — цыкнет на него, тот и подожмет хвост. А если из управления приедут, из областной прокуратуры… А Гнида должен был коньки отбросить, должен. После такой обработки редко кто выживает, били как надо.

А так бы полежал, похаркал кровушкой да и отлетел в мир иной. Все тихо-мирно, никто бы и спрашивать ничего не стал. Пьяная драка, неизвестные хулиганы, летальный исход одного из левобережных урок. Подумаешь! Саморегуляция бандитского поголовья. Менты бы только перекрестились на радостях. А вот Степаныч-то… тварью оказался, да еще какой. Пригрозил, в душу плюнул. Мол, ворюга, бандит, знаем, мол, на какие средства живешь. Козел старый. И коза эта седая тоже туда. Может, и прав их Юрок — затюкали парня, а он, Кашалот, не разобравшись… Теперь старые Вшивцевы в самом деле двинут в УВД, Мерзляков ничем не сможет помочь. Значит, надо что-то предпринимать. И срочно.

…Тянулись томительные часы ожидания. Ушла уже домой длинноногая секретарша, упросила супругов Вшивцевых переместиться в коридор: сказала, что Борис Григорьевич звонил, деньги будут, как и обещал. Надо еще подождать.

За окнами быстро смеркалось, зажглись первые уличные фонари.

Вшивцевы нервничали. Да и было отчего: дома появляться теперь просто страшно — возмездие со стороны Юрка могло последовать в любую минуту; и тут сидеть… сколько можно? До утра, что ли?

— В восемь пойдем, Марья, — решил Степаныч. — Не придет если этот кит-Кашалот, снова обманет… Покатим тогда сразу в управление. Расскажем все как есть. Все на себя возьму, ты не волнуйся. Я это придумал, я за все и отвечать буду. Скоко дадут — отсижу. А там — как Бог решит. Выживу в тюрьме — вернусь, а нет… Одна доживешь.

— Не жить и мне, Толя, — Марья покачала седой головой. — Прибьет меня Юрка-то. Не простит нам. — Она заплакала. — Господи, на староста лет такого лиха хлебнуть! Ростили-ростили сыночка, в рот ему глядели, а что получили? За что ты, Боженька, наказал нас? В чем мы перед тобой так уж провинились?.. Толя, я с тобой поеду. Тоже во всем сознаюсь.

— Молчи, придурошная! В чем тебе сознаваться? Я вот думаю, может, нам в милиции-то не говорить про Юрку? А? Мол, дали хищнику этому, Кашалоту, взаймы, по-соседски, на процент. А он обманул. Ни расписки не дал, ничего.

И расправой пригрозил. А если про Юрку говорить, то, конечно, посадят. Для родного сына убийцу нанимали…

— И-и-и-и-и-и-и… — тоненько выла Марья.

— Не вой. Хоть ты на свободе останешься. Я заявление на нашего «урода» напишу, скажу все, как было. Ты рубаху-то ночную не выкинула? Могут, ить, спросить? Порванная которая.

Марья покачала головой, зашмыгала мокрым носом.

— Нет, что ж ее выкидывать? Она почти новая, в прошлом году купила, вместе со смертной.

— Ну вот. Следователю и покажешь. Пусть глянет, как сынок ее располосовал. На родной-то матери!..

Послышались шаги в вестибюле, раскрылась дверь, и вошел Кашалот. В руках он держал черный свой кейс, судя по всему, непустой.

— Все в порядке, — еще издали сказал он. — Несу. Побегать пришлось, кое-что перезанял… Ну да это мои проблемы.

Вшивцевы поднялись.

— Ты уж извини нас, Борис Григорич! — Марья заискивающе глядела Кашалоту в глаза. — Мы-то нервничали, дед наговорил тут…

— Да уж, Степаныч распустил язык! — Кашалот вполне мирно улыбнулся, открыл дверь кабинета, жестом — широким и радушным, каким приглашают в дом хороших друзей — позвал стариков.