Он замолчал, ожидая ответа, но тщетно. Затем Зорбас резко отворил дверь, мы вышли наружу, и он яростно ударил тростью о гальку.

– Да! Да! – упрямо повторил он. – Мария – это вдова!

– Пошли! – сказал я. – Не кричи!

Мы быстро шли сквозь зимнюю ночь, небо было совсем чистым, крупные звезды сияли, словно низко нависшие клочья огня. Мы шли вдоль берега, и ночь казалась убитым зверем, лежащим у самого моря.

«С этой ночи, – думал я, – теснимый зимой свет снова начинает возрастать. Словно он тоже рождается сегодня вместе с милым божественным младенцем».

Все сельчане забились в теплый благоуханный улей – в церковь: впереди – мужчины, позади, скрестив руки на груди, женщины. Отец Стефан, высокий, сухопарый, возбужденный сорокадневным постом, в золотом облачении, быстро ходил широкими шагами туда-сюда, размахивая курильницей, восклицал, спеша увидеть, как рождается Христос, чтобы отправиться затем домой и наброситься на густой мясной суп, на колбасы и копченое мясо…

Если бы говорили: «Сегодня рождается свет», – сердце человеческое не исполнялось бы желания, а идея не становилась бы сказкой и не захватывала бы мир. Это оставалось бы обычным явлением природы, которое не возбуждает фантазию, то есть душу нашу. Но свет, рождающийся в самый разгар зимы, стал младенцем, младенцем-Богом, которого вот уже двадцать веков держит у груди и кормит душа…

Вскоре после полуночи обряд подошел к концу: Христос родился, голодные сельчане радостно поспешили домой, чтобы поесть и всем брюхом почувствовать таинство воплощения. Брюхо – надежная основа: перво-наперво хлеб, вино и мясо, без этого Бога нет.

Теперь звезды сияли огромные, как ангелы, созвездие Иордана переливалось через небо от края до края, зеленая звезда повисла над нами, словно изумруд. Я вздохнул.

– Веришь ли ты, хозяин, что Бог стал человеком и родился в хлеву, веришь или только людей обманываешь?

– Трудный вопрос, Зорбас. И верю и не верю. А ты?

– Клянусь верой, и я этого не понимаю. Что тут скажешь? Как был я еще мальцом, бабушка рассказывала мне сказки. Я в них совсем не верил, но дрожал весь от наслаждения, смеялся и плакал, будто и в самом деле верил. А как появилась у меня борода, я все эти сказки оставил и стал над ними насмехаться. Но вот теперь, уже на старости лет, я, хозяин, впал в детство и снова начинаю верить… Чудная вещь – человек!

Мы направлялись к мадам Ортанс, спешили, словно голодные лошади.

– Ловки святые отцы! – сказал Зорбас. – За брюхо тебя держат – разве от них уйдешь? Не ешь мяса сорок дней – пост. А почему? Чтобы возжелать мяса! Вот мошенники, все трюки знают! – Он зашагал быстрее. – Поторапливайся, хозяин. Индейка уже что надо.

Когда мы вошли в комнатку нашей хозяйки с двуспальной кроватью, стол был убран белой скатертью, индейка дымилась, лежа навзничь и раздвинув ноги, а от разогретого мангала шло необычайно приятное тепло.

Мадам Ортанс накрутила букли и нарядилась в длинное выцветшее розовое платье с широкими рукавами и поистрепавшимися кружевами. Ее морщинистую шею украшала на сей раз широкая, в два пальца, желтая лента, а подмышки были надушены цветочной эссенцией.

«Как совершенно согласованы между собой все явления на земле! – подумал я. – И насколько сама земля согласована с сердцем человеческим! Вот эта старая шансонетка, столько всего повидавшая на своем веку, а теперь заброшенная на здешние пустынные берега, сумела собрать в своей убогой комнате всю святую заботу, теплоту и хозяйственность, присущие женщине».

Заботливо и щедро приготовленная еда, горящий мангал, разубранное украшениями и знаменами тело, запах цветочной эссенции – все эти малые, столь человеческие телесные радости – как просто и быстро были преобразованы они в великое ликование души!

В какое-то мгновение на глазах у меня даже выступили слезы: мне показалось, что в эту великую ночь, на берегу моря я не был совершенно одинок – я был окружен торопливой заботой женского существа, необычайная преданность, нежность и терпение которого олицетворяли для меня мать, сестру, жену. И я, считавший, что не нуждаюсь ни в чем, почувствовал вдруг, что нуждаюсь во всем.

Зорбас, должно быть, тоже почувствовал то же сладостное волнение, потому что, едва мы вошли, он бросился к нашей разубранной знаменами тысячемужней старухе и сжал ее в объятиях.

– Христос родился! – воскликнул Зорбас. – Радуйся, женское племя!

Затем он, смеясь, повернулся ко мне:

– Видал, хозяин, какое лукавое создание женщина?! Даже Бога и того сумела вокруг пальца обвести!

Мы расположились за столом, набросились на еду, выпили вина, брюхо натешилось, сердце затрепетало. Зорбас снова разошелся.

– Ешь и пей! – то и дело кричал он мне. – Ешь и пей, хозяин, подними себе настроение и спой и ты тоже, как пастухи: «Слава в вышних!..» Христос родился – это тебе не шутка. Затяни аманэ, да так, чтобы сам Бог услышал, чтобы и он тоже, бедняга, порадовался. Довольно ему получать от нас одни огорчения!