–  И меня, - сказала Каликса.
– Теперь я вижу, почему ты так расстраиваешься из-за Аммона и Сабазия. Позволь задать один вопрос…

–  Потерпи, я почти кончил. Она так и сделала; посланница в капюшоне призвала со двора Пегаса и, пока гладила и, что-то мурлыча, ласкала прекрасное животное, как любимого дитятю, напрямоту, иногда с оттенком извинения, изложила последние поручения и указания Афины. Я могу позаимствовать крылатого коня, но строго на том условии, что он всегда будет под рукой, поскольку приоритет здесь принадлежит Беллерофону и тот в любой момент может позвать своего любимца. Лететь я должен прямиком не на гору Атлас, а на берег озера Тритон, что в Ливии. Там я отыщу грай, беспомощных и достаточно разъяренных, чтобы откусить мне голову; но мне нужно честно им представиться, с терпением снести все угрозы и оскорбления и обещать глубоководное погружение за их давным-давно утерянным глазом, если они вновь направят меня к стигийским нимфам. В общем, заключила она, мой образ действия в этом втором предприятии должен являть собою противоположность тому, которого я придерживался в первый раз: с одной стороны, прямой вместо обходного - никаких окольностей, околичностей, отражений или уловок, - с другой, скорее пассивный, нежели активный: с какого-то момента я должен предоставить событиям случаться со мной, вместо того чтобы их домогаться.

Все же слегка уязвленный тем, что меня потеснил Беллерофон, я возразил, что прямолинейная пассивность отнюдь не мой стиль. Постепенно в том храме сгустился мрак и стало так же темно, как и в этом; моя спутница была мне видна ничуть не яснее Каликсы. Но какой-то отзвук в ее ответе - она заметила, что до вышеозначенного момента инициативу предстояло проявлять мне - странно меня возбудил, наложившись на мои новые тревоги и замашки старого мужа; я осознал, что не только нахожусь в темноте наедине с доброжелательной и, вероятно, привлекательной молодой женщиной - все же в конце концов не Афиной, - но и не вступал на путь подобного осознания уже многие годы. Внезапно я обнял ее; Пегас прянул прочь, она тоже испуганно вздрогнула, и почему-то вздрогнул и я, хотя она не протестовала, не оттолкнула меня. Она просто напряглась; я тоже; поблагодарил ее за советы; изготовился обезоружить ее, что-либо пробубнив. Вместо этого обезоружила меня она, пробормотав, как давно ее обнимали в последний раз. Я порывисто запустил руку ей под одежду; она отстранилась; но не оскорбилась и извлекла из-за пазухи легкую золотую уздечку. "Это для Пегаса, - сказала она, - чтобы его обуздать". Улыбаясь, она немедленно повела меня во двор, где повернулась и шагнула прямо на меня, напоминая, что находимся мы не в N 'A, а в N суровой 'A. Из скромности, как она сказала, она не стала откидывать капюшон, но разрешила уложить себя на землю и задрала свою серо-коричневую хламиду до самых белых плеч. У нее было просторное и нежное юное тело, с широкими бедрами и маленькой грудью; ночь выдалась теплой, теплы были и камни пустынной дворовой мостовой; но вот я… о, меня остудил скрытый намек на Даная…

–  Плюс новизна, - сказала Каликса, - плюс твой страх, что у тебя на нее не встанет, что, конечно, и произошло. Нет нужды распространяться о просторном юном теле с широкими бедрами и всем прочим; картина ясна.

–  Извини.

–  Не извиняйся.

–  Виноват.

На сегодняшнюю ночь хватит, отрезала Каликса и отвернулась, обидчиво надув губки, а также, похоже, и лопатки, и свою тонкую талию, свою, как я заявил, худенькую, аккуратную попочку.

–  Нет нужды распространяться о тонких талиях и худеньких, аккуратных попочках.

Виноват, любовь моя, и - добрый вечер. Я тут же повинился, потянулся приласкать все это и все прочее и заметил, надеюсь не без нежности, что точно так же, как Персей не единственный в Греции златокожий герой, а религия Каликсы не монотеистична, так и ей стоит признать, что худенькие или тоненькие что-там-у-нее - отнюдь не единственное знамо-тело, заслуживающее восхищения. Она крутнулась ко мне со смеющимся лицом и полными слез глазами и расцеловала так крепко, что я наконец вступил в полный рост уже в ее собственный храм - пусть даже всего на минуту, ибо в очередной раз споткнулся на пороге и расплескал все свои подаяния. Но нам было приятно.

–  Ты выправляешься, - сказала она.
– А теперь расскажи, что тебе известно о том, как ты встретишь Медузу - серия II, картина F, панно 1.

Я ответил, что, на мой взгляд, вполне представляю эту картину, но воздержусь от гипотез до следующего дня - когда, если я не слишком не прав, II-D (используя ее систему обозначений) покажет, как я, пресмыкаясь, волочусь на озере Тритон за Седыми Дамами.

Каликса улыбнулась:

–  Посмотрим.

Не прав я не был; мы посмотрели; от этой сцены я увлек ее к ложу - почти так же стремительно, как Пегас перенес меня по маршруту Самое - озеро Тритон, и, в отличие от этого бесподобного жеребца не сдерживаемый золотой уздой, снова славно распалился, но выпалил слишком споро. Я был прав, нетерпеливо сказал я ей; как показано на стене, я был не прав, зря не отдал, несмотря на совет моей кукольницы, справедливость незрячим Седым Дамам. Но старые привычки умирают с трудом: даже пролетая по дороге в Северную Африку на высоте сорока стадий над уровнем Серифа, когда мне пришло на ум нагрянуть с неожиданной ревизией к Андромеде, я вместо этого подверг ревизии свой порыв и, обуздав его, решил застать ее врасплох не так прямолинейно - вернувшись омоложенным от Медузы. И когда Пегас зашел на посадку и приземлил меня у Тритона, я никак не мог решиться и открыто заявить моим жертвам со стажем, кто я такой. Там, на берегу, они как коростели дергались, как выпи вихляли, как цапли сутулились, слишком старые, чтобы стариться, уминая о десны свой завтрак; я изменил голос и пронзительно произнес: "Не могу ли чем-то быть полезен, сударыни?" Что за шлеп-плюх-хлюп раздался в ответ! "Фу!" - сказала Пемфредо; "Персей!" - сказала Энио; "Проткни его!" - сказала Дино, - серийно крысясь на меня по мере получения зуба.

–  Вовсе нет, - сказал я, отступив на шаг от их клевков.
– Зацикленный на себе Персей такой же враг мне, как и вам. Насколько я понимаю, он обронил ваш глаз где-то поблизости? Я найду его вам, если вы подскажете, где сейчас нимфы Стикса.

Вся моя надежда была на плату вперед, ибо озеро, хотя и мелкое, раскинулось, как море, широко, и я отчаялся отыскать в нем глаз, утерянный без малого двадцать лет назад. Но "Тьфу!" - сказала Пемфредо, "Кретин!" - Энио, а Дино: "Сначала найди!" С тем мы и разошлись, как лебедь, рак да щука: граи - слепо шлепая, я - размышляя, Пегас - пощипывая от нас подальше травку.

–  Видишь его?
– спросила Пемфредо.

–  Конечно, видит!
– Энио, а Дино:

–  Не молчи, глупыш!

–  Вижу, - сказал я.
– Но не хочу нырять за ним, покуда вы не скажете, где находятся нимфы.

Увы, я все поставил на этот отчаянный обман и халатно отнесся к маскировке своего голоса. "Зубной вор!" - вскричала Пемфредо; "Глазной рвач!" - присовокупила Энио; а Дино: "Пустить его ко дну!" Не успел я и глазом моргнуть, как они спустили меня на воду. Как рыба в воде я чувствовал себя среди воздушных - коротких и длинных - волн, но среди морских был ни рыба ни мясо; я камнем пошел ко дну - и ясно увидел, что за наваждение, как на меня с заросшего тиной и водорослями дна жутко пялятся целых три глаза, один из которых - бесполезное чудо!
– был лишен телесной оболочки - самой что ни на есть граин. Падший из апогея моего высокомерия, теперь он подмигивал из глубин. Я ухватил его, зажмурился и сам, оставив всякую надежду, не зная, что моя жизнь…

–  Продолжение в следующем выпуске, - вставила Каликса.
– Теперь ты вспомнил, что тогда произошло?

–  Три дня назад, - сказал я, - я сказал бы, что меня доставили сюда утонувшим на Два-D, если бы сумел это припомнить. Но Один-Е наводит на мысль, что это не так. Теперь ответь на мой вопрос: как далеко заходит эта стенопись?
– Ибо я с запозданием увидел, как каждая сцена второго витка вторит своему двойнику из первого, позади которого она расположена, - но, как я ни изучал последние картины первой серии, в голову мне не приходило ничего относящегося к конечному периоду моего смертного существования. Каликса, однако, уклонилась от ответа: я проспал со своей гипотезой целую ночь, и она требует такого же времени.