–  Доброй ночи.

Доброй ночи. Доброй ночи.

–  Доброй ночи.

–  Доброй ночи.

Некоторые истории долговечнее других. А сейчас чувства жены моей, Филонои, были оскорблены - и немудрено: собственными руками наготовила она по этому случаю амброзии, пораньше отпустила слуг, облачилась в лучшее свое дезабилье; один десерт должен был воспоследовать за другим. Но в канун своего дня рождения царь Ликин Беллерофон наткнулся на закате на плавающую в болоте неподалеку от его двора греческую повесть, именуемую "Персеида", историю образцового для него героя; к тому времени, когда добрался он до последних ее слов, ему уже стукнуло сорок и он слишком устал.

Так начинается, помоги же мне Муза, прилив океана сказаний двойняшки Беллерофона, легендарного героя, кузена воссозвезженному Персею: как раз за разом летал он на крылатом коне Пегасе; навлек двойную смерть на чудную трехчастную Химеру; дважды любил, дважды терял; дважды алкал, достигал - и для него погибал - бессмертия; короче - как завершил он весь героический цикл и пошел на второй круг. Развязавшись наконец со смертной речью, обратился он в писаные слова: Беллерофонические письмена на плаву меж двух миров, навсегда предающие своими сочетаниями и пересочетаниями человека, которого они представляют.

–  Ты никогда не критикуешь, - продолжал я придираться, цедя в темноте слова в потолок спальни.
– Что-то тут не так, коли женщина никогда не критиканствует.

Чуть погодя задумчивая Филоноя пробормотала рядом со мной:

–  Иногда я критикую.

–  Нет, не критикуешь. Ты - само совершенство, отсюда все твои беды.

–  Да, мои чувства оскорблены.
– Филоноя представлена здесь дающей объяснения.
– Но какой смысл критиковать кого-либо, когда он, сразу видно, вне себя. Хотя почему ты не в себе - ума не приложу.

–  В себе, не в себе. Вся моя жизнь - сплошной ляпсус. Я не легендарный герой и никогда таковым не стану.

–  Ты и так таков!

Их диалог отражает общий смысл нашей беседы, но не передает неукротимую мягкость Филоноевых духа и тела вкупе с наказующей самозацикленностью ее мужа, не достигает, соразмерно ее длительности, достаточной простоты изложения. Сообрази я, когда в конце этой повести соглашался, чтобы провидец Полиид обратил меня в версию Беллерофоновой жизни, что могу быть несовершенно, даже неуместно изложен, я бы остался верен первоначально принятому плану: низвергнуться с небес в заросли колючих кустарников, стать слепой и увечной пророческой фигурой и всплыть с прибывающей с приливом в болоте водой, собственным голосом декламируя вслух свою историю амазонке Меланиппе - моему месяцу, моей музе, моей последней смертной любви, - как она, поначалу отхлынув, затопила меня. И если бы Полиид-Провидец осознал, что это последнее и самое надувательское из всех усилие на пути литературных метаморфоз окажется запятнано и замарано чуть ли не самокритикой, он предоставил бы Беллерофону шмякнуться в грязь и вечно пускать оттуда пузыри подобно Дантовым гневливым в стигийских топях. Болотный папаша, старый оборотень - ты таки тут, даже тут. Рассказывай дальше.

–  Совершенно очевидно, - продолжала Филоноя голосом столь же мягким, как и ее тело, на красоте которого тридцать пять минувших лет почти не оставили следов, - что Афина по-прежнему на твоей стороне. Ликийское царство разумно процветает и политически стабильно, несмотря на назойливость наших военных трений с карийцами и их новый союз с солимами и амазонками. Дети наши растут так, что, в общем, грех роптать, - не то что беспутные капризницы Прета и Антеи. Если судить по письмам поклонников и поклонниц, твоей славе химеробойца, кажется, ничто не угрожает; даже "Персеида", как я могу судить по тем извлечениям, что ты избрал для чтения мне, пару раз упоминает о тебе в самом благоприятном свете. Наконец, наш брак (который, не забывай, для меня то же, что для тебя твоя карьера легендарного героя, - главная ценность и оправдание, мой raison d'кtre) если уже не столь пылок, как дыхание Химеры, зато исполнен любви, уюта и в основном сексуально уравновешен. Мы, без всякого сомнения, избежали обид, отравивших по достижении ими нашего возраста взаимоотношения Персея и Андромеды, и, хотя невинными нас не назовешь, мы скорее опытны, чем виновны.

–  И вот вполне может статься, что самое впечатляющее твое деяние уже позади - мне еще предстоит прочесть "Персеиду", но где найти легендарного героя, который не миновал бы к сорока годам свой, так сказать, пик? Как мне пришло, однако, в голову, по меньшей мере правдоподобно, что твое лучшее деяние может не совпадать с самым впечатляющим и, чего доброго, ждет тебя впереди - если еще не находится в процессе совершения: я имею в виду подобающее управление своей страной, твою семью и тебя самого на длинной дистанции, терпеливое взращивание из понимания мудрости, накопление богатого жизненного опыта и полная его переработка в своего рода просвещенную политику - международную, домашнюю и личную - все то, вкратце, что делает мужа не просто славным, но великим, заставляет не просто им восхищаться, но любить и т. д. и т. п.

Сравниваю с этим богатую прозу "Персеиды" и отчаиваюсь. Спи тогда с его автором, если тебе не подходит стиль Меланиппы! Нет, нет, любовь моя, это не твой стиль; ты просто записываешь слова, прямо как они приходят, а то и гораздо позже того, как они пришли: отжившие свое существа, схваченные глиной и в ней окаменевшие, кости, смещенные инородным минералом, обросшие друзами кристаллов, тронутые ржой стародавних окислов, подхваченные, траченные, перелопаченные чередой отступающих эонов, черепки скорлупок, разъятые члены, из которых все труднее и труднее реконструировать спящего дракона. Твои слова. Как бы там ни было, я заснул и проснулся таким же несчастным, как и раньше. Как всегда, Филоноя с готовностью все простила - Меланиппа отнюдь не Филоноя. Я этого и не подразумевал - и, воспряв, одарила меня своей любовью, затем дозволив в изнеможении вздремнуть, пока сама собственными руками готовила на мой день рождения завтрак: пирог со шпинатом и сыр фета. И с такою-то женщиной, дивится Полиид, был несчастлив этот муж? Не резон ему удивляться, велеречит Беллерофон (вторя на миг, пусть и с грехом пополам, гарцующим ритмам и аллитерациям "Персеиды"), ведь это он показал мальчугану Беллеру Схему Легендарно-Мифологического Героизма, четвертый квадрант которой предусматривает внезапное и таинственное впадение достигшего зрелости героя в немилость у богов и людей, его добровольный или вынужденный уход из им же основанного города, таинственный апофеоз на вершине холма, символическом двойнике места его божественного зачатия, ну и т. д.

Беллерофон рассказывает это Полииду? Любому, кому впору котурны: Меланиппа, бойкая жрица его страстей, тоже не нуждается в напоминаниях о том, как неустрашимая покорность дамы, выступающей здесь под именем Филоноя, ее абсолютная заботливость, ее ангельская, ее неуязвимая преданность - эти тошнотворные наши две трети - давным-давно лишили Беллерофона заметной части его чаяний, причем более всего - по причине, минимально оцененной самой Филоноей в ее вышеизложенном упоминании об Андромеде. Одним словом, я был неотвратимо доволен - моим браком, детьми, царской карьерой, - и, поскольку легендарному герою в этом возрасте и на этом этапе никак не надлежит быть довольным, мое довольство доказывало мою полную непригодность.