Они летят, они еще в дороге, Слова освобожденья и любви, А я уже в предпесенной тревоге, И холоднее льда уста мои. Но скоро там, где жидкие березы, Прильнувши к окнам, сухо шелестят, — Венцом червонным заплетутся розы, И голоса незримых прозвучат. А дальше — свет невыносимо щедрый, Как красное горячее вино...Уже душистым, раскаленным ветром Сознание мое опалено.
1916
* * *
О, это был прохладный день В чудесном городе Петровом! Лежал закат костром багровым, И медленно густела тень. Ты только тронул грудь мою,Как лиру трогали поэты,Чтоб слышать кроткие ответыНа требовательное "люблю!".Тебе не надо глаз моих,Пророческих и неизменных.Но за стихом ты ловишь стих,Молитву губ моих надменных.
1913
* * *
Я так молилась: "Утоли Глухую жажду песнопенья!" Но нет земному от земли И не было освобожденья. Как дым от жертвы, что не мог Взлететь к престолу сил и славы, А только стелется у ног, Молитвенно целуя травы, — Так я, господь, простерта ниц: Коснется ли огонь небесный Моих сомкнувшихся ресниц И немоты моей чудесной?
1913
* * *
Н.В.Н.
Есть в близости людей заветная черта, Ее не перейти влюбленности и страсти, — Пусть в жуткой тишине сливаются уста И сердце рвется от любви на части. И дружба здесь бессильна, и года Высокого и огненного счастья, Когда душа свободна и чужда Медлительной истоме сладострастья. Стремящиеся к ней безумны, а ее Достигшие — поражены тоскою... Теперь ты понял, отчего мое Не бьется сердце под твоей рукою.
1915
* * *
Все отнято: и сила и любовь. В немилый город брошенное тело. Не радо солнцу. Чувствую, что кровь Во мне уже совсем похолодела. Веселой Музы нрав не узнаю: Она глядит и слова не проронит, А голову в веночке темном клонит, Изнеможенная, на грудь мою. И только совесть с каждым днем страшней Беснуется: великой хочет дани. Закрыв лицо, я отвечала ей... Но больше нет ни слез, ни оправданий.
