То, что задача значительно труднее, чем представлялось, выясняется зачастую только в переводческой кабине. Позвольте мне по этому поводу рассказать один случай. Когда я еще только начинала свою карьеру переводчика-синхрониста, я входила во французскую кабину, стуча от волнения зубами. Сильнее всего я боялась, конечно, в первый раз, и мне было очень приятно увидеть, что мой коллега по кабине – человек решительный и спокойный. Он сказал, что организаторы прислали его помочь мне, если я не выдержу, и исправлять меня, если буду ошибаться. К своей благородной задаче он приступил сразу же. Едва я только пролепетала первое предложение «Nous saluons les d'el'egu'es de tous les coins du monde…», как он нажал на кнопку отключения микрофона и заметил: «Товарищ, так говорить нельзя. Земля круглая, и у мира нет углов». После двух-трех таких «замечаний» я предложила ему поменяться местами – пусть переводит он, ибо и материал, и язык он, очевидно, знает лучше меня. «Правильно, – сказал он, – я спущусь сейчас к организаторам и объявлю о замене». Он ушел и не возвращается вот уже лет 10–15.

Вступительное слово и приветствие бывают обычно шаблонными и служат хорошей разминкой переводчику. И все же самые мучительные воспоминания связаны у меня именно с ними. На международной конференции в Стокгольме я попала в русскую кабину. Председатель открыл совещание приветствием младшему брату короля, присутствовавшему в зале. В других кабинах уже давно прозвучало: «Your Royal Highness…», «K"onigliche Hoheit», «Votre Altesse Royale…», – а я все еще мучительно молчала, забыв, как будет это по-русски («Ваше королевское величество»)…

Мучение приносит переводчику иногда тема, а иногда и сам оратор. Примером может быть случай, происшедший с одним из наших орнитологов в Германии. Его пригласили для чтения лекции, а в качестве переводчика дали венгерского студента, обучающегося в Германии. Был показан диапозитив, прозвучали первые слова: «Этот удод имеет двойной ряд оперения, а также хохолок, который может быть поднят или прижат назад…» За этим объяснением перевода не последовало, наступила мертвая тишина, переводчик явно мучился и вдруг в отчаянии воскликнул: «Ну, в общем, птица!»

Другая история случилась, к сожалению, со мною. Тогда я впервые в жизни переводила на японский. Делегацию мы встретили на аэродроме. Нашу группу возглавлял один из наших популярных, но известных цветистостью речи политических деятелей. В то время моих знаний едва ли хватало на большее, чем сказать «Япония – хорошо, Венгрия – хорошо, да здравствует!», но предложение, которое было призвано открыть мою карьеру переводчика-япониста, звучало примерно так: «Черное облако раздора напрасно будет стремиться омрачить небосвод дружбы, раскинувшийся над японским и венгерским народами!»

Иногда переводчика заставляют мучиться не только тема или оратор, но и сам язык. Я уже говорила об одной из трудностей немецкого языка, заключающейся в том, что утверждение или отрицание фразы можно найти только в ее конце. Нижеследующая «история» добавлена в коллекцию анекдотов о нашей профессии Марком Твеном. Знаменитый американский писатель путешествовал по Германии и однажды пожелал посмотреть в театре историческую драму. Так как немецкого он не знал, то посадил переводчика рядом с собой. Зажглась рампа, взлетел занавес, и на сцене появился главный герой. Прекрасный голос его звучал уже несколько минут, но переводчик не произнес еще ни слова. «Почему вы не переводите?» – толкнул его в бок Марк Твен. «Пожалуйста, тише, – прошептал тот, – утверждается все это или отрицается, должно выясниться только сейчас!»

Из-за этого отругали однажды одного из наших лучших немецких переводчиков. Оратор, которого надо было переводить, пустился в цветистые дебри грамматических конструкций, и наш бедный коллега напрасно пытался уцепиться хотя бы за один из глаголов. «Почему вы не переводите?» – спросили у него. «Жду конца», – ответил тот. «А вы переводите, пожалуйста, не конец, – взъелся оратор, – а все, что я говорю!»

Следующий пример детям моложе шестнадцати лет рассказывать и читать не рекомендуется.

Несколько лет назад мне позвонили по телефону из одного министерства с просьбой поработать с чрезвычайно важным японским гостем. Надо было ехать в гостиницу и попытаться развлечь гостя, пока не прибудут представители министерства. Я поспешила в гостиницу. Меня принял молодой на вид, скромный в обращении сухопарый человек. Я приступила к тому, что мне предписали. Спросила, в чем заключается цель его визита в Венгрию. Он ответил японским словом, которого я не знала. Я попросила написать иероглиф этого слова. Он отказался, сославшись на то, что иероглиф слишком сложен. Однако он вспомнил, что где-то у него записан английский перевод этого слова. Он вынул из кармана бумажку, на которой было написано одно-единственное слово: SEXING.

Потом сразу же спросил, какой сумме форинтов соответствует чрезвычайно крупная сумма в долларах, которую выплачивает ему венгерское государство за эту деятельность…

Объяснение я получила только от нашего представителя, прибывшего на встречу. Наш японский гость был специалистом по половому отбору однодневных цыплят. А задача, которую он решал, состояла в предварительном отделении неценных – с точки зрения птицеводства – петухов от кур.

Описанием забавных оговорок и ошибок, делаемых переводчиками, можно было бы заполнить целые страницы…