На втором этаже, точно так же как и на первом, хватало и гобеленов, и многочисленных картин: развешенные между дверями комнат, они создавали странное впечатление – будто бы оказался мастер-вор не в колдовском логове, а на самом настоящем вернисаже. Были тут и батальные сцены, и лирические пейзажи, и натюрморты, и портреты: кого именно запечатлели на тех портретах, Барт понятия не имел. А колдун не считал нужным вдаваться в пояснения.

Возле одного из таких междудверных проёмов с картинами Барт вдруг и остановился, уставился на вывешенные там полотна. Пара пейзажей – утро в лесу, белый единорог посреди зелёной поляны; бушующее море с одиноким корабликом, – и натюрморт. На полотне был изображён обитый чёрным бархатом ларец с открытой крышкой: в отдельном углублении, на том же чёрном бархате лежал жезл, более похожий на короткую бандитскую дубинку, нежели на волшебный артефакт; рядом, в соседнем углублении, находилась записная книжка в кожаном переплёте. Судя по свежести и яркости красок, картину написали сравнительно недавно – лет пять тому назад, не более.

– Чего стоим, чего смотрим? – брюзгливо спросил Леонардо. – Гранд-колдун любил на досуге побаловаться живописью… терпеть не могу подобное творчество.

– Изучаю, как выглядит то, что мне надо найти, – коротко ответил Барт, отвернулся от картин и направился дальше по балкону.

– Нам сюда, – поспешно сказал колдун возле одной из дверей; Барт нажал позолоченную ручку и осторожно, опасаясь каких-либо чародейных подвохов, вошёл в кабинет покойного гранд-колдуна.

Кабинет не отличался роскошью: книжные полки вдоль стен, окно, рабочий стол с привычным многорожковым подсвечником, диванчик поодаль от стола – нехитрая обстановка учёного книгочея и научного затворника. Справа от входа поблескивал зеркальными дверцами высокий шкаф, для книг явно не предназначенный: в подобных шкафах, как правило, знатные люди держат или хорошую выпивку, или нечто, для чужих глаз недозволительное. Скажем, новомодные рукописные журналы с рисунками фривольного содержания. Или нижнее бельё. Или…

Мастер-вор открыл дверцы шкафа.

Как ранее предупреждал Леонардо, ларец находился на второй сверху полке, прочие же были заполнены древними свитками: взяв тяжёлый сундучок за золотую ручку-кольцо, Барт поставил его на стол, открыл золотые же замочки-защёлки, поднял крышку. Внутри ларца всё соответствовало виденному им на картине – жезл и книжка находились на своих местах, в специальных углублениях. Как того и хотел заказчик.

– Отлично! – обрадовался колдун. Вспомнив что-то, захихикал неприязненно: – Значит, дядюшка, не возьму я жезл? Мол, гранд-колдун всё предусмотрел, да? Чёрта с два… моя защитная магия ликвидировала ваши ловушки, идиоты! А знаешь, сколько их тут было расставлено? – обратилась маска к Барту. Тот пожал плечами.

– Ровно дюжина! – веселясь, сообщил Леонардо. – Да ты их и не заметил, поди… Всё, уходим. – Барт подхватил ларец и вышел из кабинета.

Возвращаясь к лестнице, Барт вновь остановился возле виденных им картин с единорогом, корабликом и ларцом; поставив сундучок на пол, он принялся снимать картины со стены.

– Зачем тебе это убожество? – высокомерно поинтересовался колдун. – Брось, самодельная мазня и никакой художественной ценности.

– На память, – беря под мышку картины, пояснил мастер-вор. – Кто ещё сможет похвастаться подобными работами, украденными из замка самого гранд-колдуна! – Он взял ларец и едва ли не бегом направился к лестнице – всё же и впрямь надо было поторапливаться.

…Ночь за стенами замка шла на убыль: яркая луна почти утонула в кронах лесных деревьев, высовываясь оттуда лишь узким ломтиком, а звёзды стали маленькими и колючими; заметно похолодало. Два ряда гномьих скульптур, что вели ко входу в замок, исчезли – наверное, магические истуканы отправились на своё еженощное дежурство.

Барт, держа под мышкой неудобно большие картины и оттягивающий другую руку ларец, огляделся по сторонам, прикидывая, где находится конюшня: идти пешком до города ему, конечно же, не хотелось.

Маска на лице Барта громко свистнула – переливчато, особенно; где-то вдалеке ответно заржал конь. Через малое время раздался частый звук копыт: из стенной замковой темноты, словно ночное привидение, решившее напугать незадачливых путников, вынырнул гнедой жеребец – храпя и отплёвываясь. В лунном свете виднелся обрывок железной цепи, намотанный на его шею; конь скалил вовсе не лошадиные, блестящие отменной сталью клыки.

– Видишь, какой у меня верный друг, – весело рассмеялся Леонардо. – Что ему те цепи!.. И не забудь дать ему понюхать перчатку, – напомнил колдун. – Иначе сожрёт.

Обратный путь к городу мастер-вор запомнил плохо – после всего с ним случившимся голова работала неважно. Хотя, возможно, давал себя знать выпитый эликсир: обычно мастер-вор мог бодрствовать пару суток без какого-либо ущерба для своего здоровья, специфика работы! Но не в этот раз, не в этот…

Серое предутреннее небо напоминало старую, плохо стиранную простыню из сиротского приюта; звёзды окончательно погасли, робко зачирикали первые ранние пташки – приближался рассвет. Барт подъехал к корчме «Золатарь»: придерживая ларец с уложенными поверх него картинами, он слез с коня, осторожно снял ценный груз и направился к крыльцу с высокими ступеньками. Привязывать гнедого к коновязи мастер-вор не стал, какой смысл? Умный жеребец никуда не уйдёт без своего хозяина, а покалечить кого-нибудь у него не получится – двор был пуст. Даже подводы с быками куда-то подевались.

В кабаке, как и обещал Леонардо, никаких сторонних посетителей не оказалось – присутствовали только колдун и спящий кабатчик, за тем же столом, в тех же позах. Единственное, что изменилось в «Золатаре», был зависший над головами Леонардо и Папаши Во огненный фаерболл, магическая замена потолочной люстре. Увидь Барт подобное вчера, он бы весьма удивился и озадачился… Однако сегодня мастер-вор лишь мельком глянул на яростно-белый шар – не представляет опасности и ладно, – подошёл к посидельцам и, сдвинув посуду в сторону, поставил на освободившееся место ларец. Картины Барт бросил на соседний стол, рядом со своей прежней одеждой, кинул как нечто малозначимое – впрочем, сейчас действительно было не до живописи. И принялся молча переодеваться.