В каюте согласно кивали.

— Со своей стороны, — продолжал генерал О'Тул, — должен признаться, что почти ничего… во всяком случае, очень мало знаю о том, что предстоит нам делать внутри Рамы. Я учился управлять двумя кораблями „Ньютона“, принимать меры против возможной военной угрозы и исполнять на борту функции координатора и связиста. Я не обладаю квалификацией, необходимой для начальника экспедиции. — Реджи Уилсон попытался прервать его, но О'Тул продолжил без всякой паузы. — Мне бы хотелось рекомендовать всем план, предложенный Хейльманом и Брауном, и заняться нашим главным делом — а именно исследованием левиафана, приплывшего к нам от звезд.

Завершая собрание, два новых лидера проинформировали прочих космонавтов о том, что наметки сценария первой вылазки будут готовы к завтрашнему утру. Николь отправилась в свою комнату. По пути она остановилась возле двери Яноша Табори и постучала. Сперва ответа не было. Постучав второй раз, она услыхала голос Яноша:

— Кто там?

— Это я, Николь, — отозвалась она.

— Входи.

Табори лежал на спине с непривычным для него хмурым выражением на лице.

— В чем дело? — спросила Николь.

— Ни в чем. Просто голова болит.

— Принимал чего-нибудь? — осведомилась Николь.

— Нет. Не такая уж сильная боль, — Янош не улыбнулся. — Чем могу услужить? — спросил он неприязненным тоном.

Николь была озадачена. Она осторожно попробовала обратиться к интересующему ее вопросу.

— Видишь ли, я прочла твой отчет о смерти Валерия…

— Зачем тебе это понадобилось? — резко прервал ее Янош.

— Чтобы посмотреть, нет ли разночтении в нашем восприятии событий, — отозвалась Николь.

Ей было ясно, что Табори не желает касаться этой темы. Подождав несколько секунд, Николь заговорила снова:

— Извини, Янош. Вижу — попала не вовремя. Зайду в другой раз.

— Нет-нет, — ответил он. — Давай-ка немедленно покончим с этим делом.

„Странный способ постановки вопроса“, — подумала Николь, подбирая слова.

— Янош, в своем отчете ты нигде не упомянул, что успел дотянуться до пульта „Рохира“ перед началом маневра. Клянусь, что видела твои пальцы на клавиатуре, прежде чем отлетела к стене.

Николь умолкла. На лице космонавта Табори застыла ничего не выражающая маска. Словно бы он думал о чем-то далеком.

— Не помню, — наконец без всяких эмоций выговорил он, — может быть, ты и права. Этот удар затронул мою память.

„Стоп, — обратилась к себе Николь, глядя на коллегу. — Здесь ничего более не узнать“.

Женевьева вдруг разрыдалась.

— Мама, я тебя так люблю… все это совершенно невозможно.

Девочка поспешно исчезла из кадра, на ее месте возникло лицо отца Николь. Несколько секунд Пьер глядел вправо и, убедившись, что девочка не может его слышать, повернулся лицом к монитору.

— Последние сутки были для нее просто невыносимы. Сама ведь знаешь, ты — ее божок. В иностранной печати проскочили намеки, что это ты завалила операцию. А какой-то американский репортер и вовсе ляпнул, что ты делала операцию пьяной.

Он умолк. Тревога проступала и на лице отца.

— Мы-то с Женевьевой знаем, что все это вздорные измышления. Мы тебя любим, держись.

Экран потемнел. Николь уже звонила домой, и первый разговор с семьей подбодрил ее. Но последующий, когда отец с дочерью появились на экране с опозданием в двадцать пять минут, ясно показал, что случившееся на борту „Ньютона“ нарушило и спокойный ход жизни в Бовуа… Особенно расстраивалась Женевьева. Вспоминая генерала Борзова, она то и дело ударялась в слезы, — с ним она несколько раз встречалась, русский дядюшка всегда был очень приветлив с ней, — и едва смогла взять себя в руки, прежде чем вновь разреветься в конце разговора.

„Значит, и тебя я смутила, дочка“, — думала Николь, опускаясь на постель. Она потерла глаза. Николь ощущала крайнюю усталость. Медленно, не замечая глубин собственного уныния, она разделась ко сну. Ее ум одолевали сценки, которые могли происходить в школе в Люине, где главным действующим лицом была ее дочь. Поежившись, Николь представила себе, как подруги Женевьевы расспрашивают ее об операции и смерти Борзова. „Доченька, думала она, если бы ты знала, как я тебя люблю. Если бы только я могла избавить тебя от этой муки“. Николь хотелось бы обнять Женевьеву, утешить ее, окружить материнской лаской, прогоняющей от своего ребенка всяких демонов. Но это было немыслимо. Женевьева находилась в сотне миллионов километров от матери.