— Но почему она меня подкинула, отец?

— Я нахожу этому только одно объяснение: она была фанатично верующей католичкой и рассматривала наш духовный путь как дьявольский соблазн, хотя она никогда об этом прямо не говорила. Она хотела предохранить тебя от этого, а это произошло бы только в том случае, если бы она навсегда вывела тебя из-под моего влияния. Ты не должен сомневаться в том, что ты — мой настоящий сын. Никого бы другого ни при каких обстоятельствах она не назвала бы Христофором, и уже одно это для меня достаточное доказательство того, что ты не сын какого-то другого человека.

— Отец, скажи мне еще только одно: как ее звали? Когда я думаю о ней, я хотел бы произносить ее имя.

— Ее звали… — голос моего отца сорвался, как если бы слово застряло у него в горле…

— Ее имя… ее звали… Офелия…

Наконец-то я снова могу выходить на улицу. Но однако, мой отец сказал, что я не должен больше зажигать фонари — ни сейчас, ни потом.

Я не знаю, почему.

Как и раньше, до меня, это делает теперь служитель городской ратуши. Первое, куда я направляюсь с трепещущим сердцем, это к окну на террасе. В доме напротив все шторы опущены. После долгого, долгого ожидания я встречаю старуху, которая прислуживала у соседей, и выспрашиваю у нее все. Да, все, что я смутно чувствовал и чего я так боялся, стало реальностью! Офелия покинула меня! Старуха сказала мне также, что вместе с Офелией в столицу уехал и актер Парис.

Теперь я знаю также, почему я подписал вексель: память вернулась ко мне. Он обещал мне, что Офелия не поступит в театр, если я раздобуду для него денег.

И уже через три дня он нарушил свое слово! Каждый час я хожу к скамейке в саду. Я пытаюсь убедить себя: Офелия сидит там в ожидании меня, она только спряталась, чтобы внезапно броситься мне в объятия с торжествующим криком!

Иногда я застаю себя за странным занятием: я рою песок вокруг скамейки лопаткой, палкой, щепкой, всем, что попадает под руки, а иногда просто рукой.

Как будто земля нечто утаивает, и я должен найти это нечто. В книгах рассказывают о том, что так же, пальцами, роют глубокие ямы в песке умирающие от жажды путешественники, заблудившиеся в пустыне. Я больше не чувствую боли: слишком глубокой она стала. А может быть, я сам поднялся так высоко над самим собой, что страдания уже не достигают меня?

Столица лежит за много верст вверх по реке, — так почему река не принесет мне никакой весточки от Офелии? Внезапно я понимаю, что сижу на могиле моей матери и сам не знаю, как я очутился там.

Должно быть, это имя Офелия притягивает меня.

Почему сейчас, горячим полднем, когда все дремлет, через Пекарскую улицу к нашему дому идет почтальон? Я никогда не видел его в этом уголке города. Здесь нет никого, кто получал бы письма от кого бы то ни было.

Он заметил меня, остановился и начал шарить в своей кожаной сумке. Я знаю: мое сердце разорвется, если это весточка от Офелии. И вот я, ошеломленный, стою и держу в руках нечто белое с красной печатью.

«Дорогой глубокоуважаемый господин барон! Если Вы случайно вскроете это мое письмо, адресованное Христофору, я очень, очень прошу Вас, не читайте его! Пожалуйста, не читайте и записку, приложенную к нему! От всей души прошу Вас об этом! Если Вы не захотите передавать мое письмо Христофору, тогда сожгите его вместе с запиской. Но как бы то ни было, ни на секунду не спускайте с Христофора глаз! Он еще слишком юн, и я не хотела бы быть виновной в том, что он совершит необдуманный поступок, если он узнает не от Вас, а от кого-то другого о том, что скоро случится. Исполните, пожалуйста, эту мою просьбу (а я уверена, что Вы сделаете это)!

Благодарная Вам Офелия».

«Мой горячо любимый бедный, бедный мальчик!

Сердце мне подсказывает, что ты снова здоров, поэтому я от всей души надеюсь, что ты мужественно воспримешь то, что я сейчас скажу тебе.

Я знаю, что Господь никогда не забудет того, что ты для меня сделал. Я горячо благодарю Бога за то, что он дал мне возможность исправить то, на что ты пошел ради меня.

Что тебе пришлось из-за меня пережить, мой любимый добрый мальчик! Я знаю, что ты не разговаривал с твоим отцом о моем печальном положении. Ведь я просила тебя ничего ему об этом не говорить, и я знаю, что ты исполнил мою просьбу. Иначе бы он намекнул на это, когда я пришла к вам, чтобы сказать ему, как мы любим друг друга, и чтобы попрощаться с ним и с тобой.

Поэтому я догадалась, что только ты мог подписать этот вексель! Я плачу от радости и восторга, что сегодня я могу возвратить его тебе!

Я случайно нашла его на письменном столе этого ужасного человека, имя которого мои губы отныне отказываются произносить.

Какими словами я могу выразить тебе мою благодарность, мой мальчик! Что мне сделать для тебя, чтобы выразить всю мою признательность!

Не может быть, чтобы могила унесла ту благодарность и любовь, которые я к тебе испытываю. Я знаю: они останутся в вечности, и я знаю также, что в Духе я буду рядом с тобой, буду сопровождать тебя шаг за шагом, оберегать и предостерегать от опасности, как верная собака, до тех пор, пока мы, наконец, ни встретимся вновь.

Мы не говорили об этом, поскольку у нас не было для этого времени. Ведь мы все время обнимались и целовались с тобой, мой мальчик! Но верь мне: как верно то, что существует Провидение, так верно и то, что есть Страна Вечной Молодости. Если бы я не была в этом уверена, откуда бы я взяла мужество расстаться с тобой!

Там мы снова встретимся, чтобы никогда больше не расставаться! Там оба мы вновь станем юными и будем ими всегда, и время превратится для нас в вечное настоящее.