Олди Генри Лайон
Шрифт:
— Извини, хозяин. Не стану я у тебя ужинать.
— Сытый? Тогда выпьем! Чтоб она желчью изошла…
— И пить не стану.
— И спать?
— И спать. У вас корчма в поселке есть?
— Трактир у нас. Здоровущий!
— Вот в трактир и пойду.
— Обожди! Я с тобой! А ты, клюква, ежа тебе под подол — ты жди! Вернусь пьян-буян, драться полезу!
Судя по виду хозяйки, она только об этом и мечтала.
Вечерело. С ленцой брехали собаки. Кое-где мычали коровы, ожидая дойки. Двое людей шли по поселку: большой и маленький, бродяга и местный. Свернув за угол, встретили парней-драчунов. Воевали парни тупо и бестолково. Один размахивался, кряхтел, долго думал — и бил второго куда придется. Тот размазывал кровь по лицу, икал, если удар приходился поддых, и размахивался в свой черед.
За парнями наблюдала детвора.
— Из-за чего они? — Нихон указал на драчунов.
Свежачок пожал плечами.
— Эти? Отдыхают. Скоро за колья возьмутся.
— Без причины?
— Ну ты, брат, дербалызнутый! Кто ж с причиной морду бить лезет? С причиной хорошо дом подпалить! Или дохлого кобеля в колодец…
Они свернули за угол.
— Ряшка, душа моя! Дай чмокну…
— Наливай!
— Дурного не скажу! Но и доброго!.. свиньей жил, свиньей дожил!..
— Ряшенька!.. ну дай щипнуть…
— А хату кому?
— За хату деточки судиться хотят!
Из-за щелястого забора несся пьяный гогот. Визжала девка: ее тискали. Визг был скорее радостный, для приличия, чтоб соседи не ославили. Кто-то горланил песню о рыбаке и кривом удилище. Ему не в лад подпевали. Чавканье, бульканье, топот плясунов — гомон мутной волной растекался по улочке.
— Что там? Свадьба?
— Поминки. Хромого Тузла закопали, гори он синим пламенем. Теперь провожают…
— Хороший человек был?
— А тебе не один ляд? Пошли, зайдем: нальют…
— Нет, я в трактир.
— Ну и я в трактир…
В трактире сидели те строгали, кто был побогаче. Дородный хозяин сновал меж столами, разнося пиво и мясо. Он внимательно следил за едоками: чтоб не сбежали, «забыв» о плате. В дверях скучал верзила с дубинкой на поясе. Охранник посторонился, впуская Нихона со спутником.
— Зачнешь бузить, — предупредил верзила мелкого гостеприимца, — скулу набок сворочу. Я тя знаю, ты шиш бузинный. Заваришь кашу и сбежишь. Уразумел?
Мужичок плюнул ему под ноги и увернулся от подзатыльника.
— Вот так ушлый плут Требля, — толстяк за центральным столом возвысил голос, заканчивая какую-то историю, — объегорил глупого купца Цыбулю!
— Хо-хо! — взорвались слушатели. — Х-хы!
— Облапошил!
— А женку купцову: ты, грит, к сундуку передом, ко мне — задом!
— Гы-гы-гы!
— Купцу теперь одна дорога: в петлю!
— И ладно! А чего он богатый?
— Пусть висит, язык набок…
— Песню! Кёмуль, части!
Толстяк Кёмуль, явно — местный байкарь, готовый импровизировать за шмат ветчины, ломаться не стал. Он напрягся, пустил ветры, хмыкнул басом — и заорал на весь трактир:
— Я попал, как кур в ощип, Только не желаю в щи — Ты тащи меня в борщи, А не то ищи-свищи!— Еще!
— Валяй!
— Полюби меня, козла, Отличи добро от зла, Путь-дороженька кривая От меня к тебе свезла!— Ха-ха-ха!
— Жжешь, Кёмуль!
— Деньги есть?
Последняя реплика принадлежала трактирщику. Он стоял, загораживая Нихону путь к свободной лавке. Толстая морда трактирщика лоснилась от недоверия.
— Есть.
— Покажь. Все вы: есть, мол… Только есть и горазды, — он хохотнул, гордясь удачным каламбуром. — А как доели, так карман с дырой…
Нихон достал гость мелких монет.
— Садись. Туда, в угол. Натрясешь вшей…
— Нет, не сяду.
— Стоймя жевать будешь? Как вол?
— Пойду я. Тускло у тебя…
— Свечи им жечь, босякам, — ворчал трактирщик, пялясь в широкую Нихонову спину. — Брезгуют, значит. Иди, иди, шалопут! Мы не обеднеем…
— Проклинаю!
Весь поселок вскочил на зорьке, как пчелой ужаленный.
— И во второй раз: проклинаю!
Где бы ни находились жители Ясных Заусенцев — дома, в канаве, на сеновале, под забором или на полу в трактире — везде они видели одно и то же, словно злодей-чародей швырнул каждого на окраину поселка. Вон, напротив: холм, бузина… А под деревом — облом-бродяга, которому не волхвовать бы, а телеги из грязи выволакивать.