– Будем сейчас читать, дорогая Эстер?

– Нет, нет, Дингли, как всегда, вечером, когда никто не сможет помешать…

Поздний вечер. Спокойная, мягкая тишина. Не мигают свечи в колпачках. С ласковым ворчанием пожирает угли пламя камина. Эстер в ночном халатике, с распущенными волосами глубоко уселась в большом кресле, поджав ноги, внимательно вглядываясь в огонь. Мисс Дингли, аккуратная и затянутая, по другую сторону стола, в таком же кресле. На столе – пакет и разрезальный ножичек.

– Что ж, начнем, – тихо вздохнула Эстер.

Мисс Дингли взяла ножичек, бережно, почти благоговейно взрезала пакет. На стол выпали восемь-десять листков плотной, хорошей бумаги с ворсистыми краями, густо исписанные с обеих сторон властным, настойчивым почерком. Листки были перенумерованы. Дингли взяла, подняла первый листок, приблизила его к глазам, вооруженным очками. Эстер вся как-то подобралась, напряглась, полуоткрыла губы. Старческим, но еще четким голосом мисс Дингли прочитала:

«Лондон, января 4-го 1711. Я был сегодня в Сити, где и пообедал, и своими собственными прекрасными ручками передал мое двенадцатое в почтовую контору, возвращаясь в девять часов домой. Я обедал с людьми, о которых вы никогда не слыхали, да и не стоит вам о них слышать – с авторшей и типографщиком. Затем я совершил прогулку для моциона и к одиннадцати лег; и все время, пока я раздевался, я болтал в воздух всякие забавные пустяки, как будто бы вы тут рядом, и опомнился лишь тогда, когда улегся».

Был уже третий час ночи, свечи догорали, пламя в камине умирало под густым слоем пепла, когда мисс Дингли усталым, но еще четким голосом дочитывала последнюю фразу последнего листка тринадцатого письма. Всего их было получено в маленьком домике на уединенной дублинской уличке против церкви Сент-Мэри – за период с октября 1710 года и по июнь 1713 года – шестьдесят пять…

А в одном из них, в тридцать четвертом – было оно начато 3 ноября и закончено 17 ноября 1711 года, – прочла Эстер Джонсон сначала про себя и затем повторила – дважды, трижды – прерывающимся голосом короткую, странную фразу:

«Я беспомощен, как слон…»

Эстер всплеснула руками. Нежно-смуглая кожа ее порозовела, глаза расширились, вопрошающие, изумленные…

…Конечно, она знает, доктор Свифт, Джонатан, ее учитель, ее любимый, он могуч, он велик, он единственный – как слон. Она это знает давно, уже много лет, но как странно – она никогда этого не думала, – значит, беспомощен слон!

Полтора десятка больших и малых памфлетов, среди которых такое объемистое сочинение, как «История Утрехтского мира», писавшееся Свифтом около двух лет; тридцать три номера «Экзаминера», статьи в других журналах; громадное количество сатирических стихов; редактирование памфлетов и статей других журналистов – такова литературная деятельность Свифта.

Присутствие на дворцовых приемах, ежедневные деловые встречи с министрами и политиками, политические обеды, долгие беседы с издателями – такова общественная деятельность Свифта.

Заседания общества «Братьев»; вечерние встречи в кофейнях с литературными друзьями – Аддисоном и Стилом, затем с Попом, Гэем, Прайором; визиты к лондонским букинистам; посещения светских гостиных – для шутливых бесед, для игры в карты (Свифт любил играть по маленькой и терпеть не мог проигрывать); прогулки по Лондону и окрестностям, то в одиночку, пешком, то в карете, в обществе знатных дам, – таковы развлечения Свифта.

День заполнен без остатка.

Но все ли это? Исчерпаны ли этим перечислением занятия и досуги Свифта?

В течение тысячи без малого дней – с 9 сентября 1710 года и по 16 мая 1713 года – почти ежедневно, за небольшими исключениями, утром, а особенно вечером, еще или уже в постели, в течение десяти минут, получаса, а то и часа и двух занят Свифт еще одним делом – или развлечением? – строго секретным, почти таинственным, глубоко личным и, пожалуй, самым важным для него.

В эти утренние и ночные часы, при тусклом свете свечей, при отблеске пламени камина, в шлафроке, в ночном колпаке на голове, улыбаясь, морща лоб, жестикулируя, радуясь и печалясь, негодуя и смеясь, жалуясь и балуясь, Свифт беседовал и рассказывал ворчливо, нежно, сердито и любовно. И эти беседы его и рассказы за время тысячи утренних и ночных часов образовали в совокупности своей единственную, оригинальнейшую, глубоко захватывающую книгу, вошедшую в историю мировой литературы под скромным, условным названием: «Дневник для Стеллы».

Дневники, письма, мемуары…

Богатую, долгую жизнь числит за собой этот жанр произведений, написанных вне литературных целей и все же ставших достоянием литературы. Своя поэтика и технология у этого жанра и свои точно очерченные разновидности.

Как определить в плане этого жанра «Дневник для Стеллы»?

Как будто это коллекция писем, отправлявшихся регулярно дважды в месяц из Лондона в Дублин, на адрес Эстер Джонсон и мисс Дингли, – всего шестьдесят пять писем.

Но это и дневники, поскольку почти каждое письмо – это совокупность ежедневных записей, ведшихся на протяжении двенадцати-пятнадцати дней.

Но это мемуары по характеру своему: ведь тут налицо связное повествование о событиях общественного и политического характера.

И, однако, отсутствует основной, специфический элемент мемуаров: автор рассказывает не для потомства.

Но в то же время тут нет и установки дневника: записи предназначены автором не для себя.

И какие же это письма, если в них нет главного признака эпистолярного жанра – внутренней законченности каждого отдельного письма, самостоятельного в нем сюжета?