Время шло. Восьмилетняя становится семнадцатилетней, а ему – не то учителю, не то другу – тридцать один.

Столь же естественно, сколь и незаметно, отношения их приобретают новый характер.

«Сказка бочки» написана на предмет «совершенствования человеческого рода», но как не увидеть, что до «человеческого рода» нужно еще добраться, а вот один человек перед ним налицо… И этого человека он действительно сделал, воспитал, старался и старается совершенствовать, учить, на него влиять, превратить его в своего, свифтовского человека.

Человек этот – молоденькая, хорошенькая девушка? Тем лучше. Любовь? Бесспорно. Свифт – молодой, здоровый мужчина. Ему принципиально дорога именно такая любовь – умная, сознательная, оправданная свифтовским разумом, включающая в себя такой важный для Свифта элемент овладения душой человека, – разве можно сравнить ее с чисто физическим, а потому и унизительным для Свифта влечением к Варине…

А она?

Но как же восемнадцатилетней девушке не влюбиться в этого сильного, яркого, мужественного человека, да еще если эта девушка жила все отроческие свои годы под его властным моральным и умственным влиянием.

Сэр Уильям умер. Эстер Джонсон – совершеннолетняя, получает благодаря завещанию материальную независимость. Положение ее при вдове сэра Уильяма и сестре ее леди Джиффард, у которой мать Эстер остается в услужении, не может быть приятным.

И когда Свифт поселяется в Ларакоре в 1700 году, Эстер Джонсон связывает с ним свою судьбу, следует за ним в Ирландию, поселившись неподалеку, в городке Триме.

И в этот момент – несколько раньше или позже – пишет он свое примечательное письмо к Варине.

При всей внешней его сухости, при бухгалтерской как бы рассудочности – это ликующее, победное письмо.

«Вы, Варина, ничтожное, расчетливое существо, смели думать о нашей общей жизни… Но нужно быть совершенно другим, „моим“ человеком, чтоб иметь на это право, а вы лишь случай, но, Варина… другой же человек есть, почти мной созданный, не только в смысле имени. И для него то, что вам и другим может показаться сухой, эгоистической анкетой, содержание всей жизни. Отойдите в сторону, Варина, исчезните, уступите место Стелле».

«И, – это уже не к Варине обращение, а к самому себе, – тем более могу я гордиться Стеллой, что она, которая с такой восторженной радостью, одним дыханием ответила бы „да“ на все вопросы анкеты, она знает, что я не намереваюсь сочетаться с нею браком».

Так возникает знаменитая свифтовская «тайна», для разгадки которой были мобилизованы на протяжении двух веков психологи и психопатологи, неврологи и психиатры, исследователи, литературоведы, романисты, драматурги.

«Почему Свифт не женился на Эстер Джонсон? Это же противоестественная нелепость!»

Совершенно верно, нелепость. Гораздо естественней было бы, если б ларакорский священник, имеющий уже определенное социальное положение, прочный и вполне достаточный для семейной жизни доход, совершил бы нормальный обряд бракосочетания с женщиной, которую он любит, в любви которой он уверен, вместо того, чтобы, давая пищу сплетням, идя на всяческие бытовые и прочие неудобства, жить раздельной с ней жизнью. Идти на «не освященную церковью» связь священнику этой церкви, да еще без всяких видимых к тому причин, – как же не нелепость!

Вот и ищут всяческих скрытых причин – вплоть до «импотенции» или «кровного родства».

Но причины – они тут же, рядышком лежат, и они достаточно видны для каждого, кто хочет видеть.

Разве не высказывался Свифт неоднократно и очень категорично в своих сочинениях, что он вообще против брака…

Но ведь это «сочинения», а то – жизнь!

В этом все дело: никак нельзя отделять у Свифта его жизнь от творчества, нельзя прокладывать водораздела между жизненным и творческим его путем. Нет писателя Свифта вне человека Свифта – и наоборот: полное слияние. Едиными движущими мотивами определяется интимно-личная его жизнь и общественно-литературная его деятельность. Свифт – везде Свифт и всегда Свифт, нет у него двойной бухгалтерии, раздельно веденных счетов. Поступать так, как он считает правильным, – вот единый моральный закон, управляющий всеми сторонами его жизни, и в мелочах и в важных вещах; избегать компромиссов с самим собой – вот его властная цель.

Творчество его – это и есть поступок. «Сказка бочки», «Размышления о палке метлы», памфлеты «Экзаминера», затем ирландские памфлеты, «Гулливер» – все это его поступки, психологически такие же закономерные, как и жизненные его поступки в узком смысле слова. И если Свифт заявляет не однажды в своих сочинениях, что он вообще против брака как формы общественной жизни, то он и не заключает брака.

Не более нелепа эта, на взгляд мещанина, «нелепость», чем его поведение в отношении лидеров вигов в 1704–1709 годах и его «опекунство» в 1710–1714 годах. И нет потому оснований выделять именно эту нелепость, представлять ее более загадочной, чем все остальные «загадки» жизни Свифта…