— Подождите, — пообещал я ему, — кое-какие схемы вырисовываются. Дайте мне месяц и я вам представлю подробную карту следующего года.

— Я занят все следующие шесть недель, — сварливо сказал Куинн.

Его раздражение уменьшилось через пару очень напряженных дней. Он был слишком занят местными проблемами, которых оказалось очень много — обычное социальное недовольство в жаркую погоду — чтобы очень долго мучиться по поводу номинации, которую он и не собирался выигрывать.

Это была также и неделя домашних проблем. Все углубляющееся увлечение Сундары Транзитом начало сказываться на мне. Ее поведение было теперь таким же безумным, непредсказуемым и немотивированным, как и у Карваджала. Но они двигались к своей сумасшедшей случайности с противоположных сторон. Поведением Карваджала руководило слепое подчинение неизменяемым откровениям, поведением Сундары — желание высвободиться из рамок и структур.

Прихоть управляла. В тот день, когда я встречался с Карваджалом, она спокойно отправилась в здание муниципалитета выправлять лицензию на проституцию. Это заняло у нее большую часть дня: медицинское обследование, интервью союза, фотографирование и снятие отпечатков пальцев и все остальные бюрократические сложности. Когда я пришел домой с забитой Карваджалом головой, она победоносно размахивала маленькой плоской карточкой, которая позволял ей легально торговать своим телом в пяти городах.

— Боже мой, — сказал я.

— Что-нибудь не так?

— Ты стояла там в очереди, как двадцатидолларовая калоша из Вегаса?

— Ах, мне нужно было использовать политическое влияние, чтобы получить карточку?

— А если бы какой-нибудь репортер тебя там увидел?

— Ну и что?

— Ты — жена Льюиса Николса, специального административного помощника мэра Куинна — вступила в союз блудниц.

— Ты думаешь, что я единственная замужняя женщина в этом союзе?

— Я не это имею в виду. Я думаю о возможном скандале, Сундара.

— Проституция — легальная деятельность, а регулируемая проституция обычно рассматривается как социальное достижение, которое…

— Она легальна в Нью-Йорке, — сказал я, — но не в Канзасе, не в Талахасси, не в Суэксе. На днях Куинн собирается отправиться в эти и другие города собирать голоса, и, может, какой-нибудь ловкий парень раскопает информацию о том, что один из ближайших советников Куинна женат на женщине, продающей свое тело в публичном доме, и…

— Предполагается, что я должна подчинять свою жизнь нуждам Куинна, чтобы ублажить моральные устои избирателей из маленьких городков? — спросила она, ее темные глаза пылали, румянец проступил на смуглых щеках.

— Ты ХОЧЕШЬ быть шлюхой, Сундара?

— Проституткой. Этот термин предпочитает использовать руководство союза.

— Проститутка ничуть не лучше, чем шлюха. Тебя не удовлетворяют наши отношения? Почему ты хочешь торговать собой?

— Я хочу быть свободным индивидуумом, — сказал она ледяным тоном, — освободить от сдерживающих ограничений свое «я».

— И ты достигнешь этого проституцией?

— Проституция учит размонтировать свое эго. Проститутки существуют только для того, чтобы служить нуждам других людей. Неделя-другая в публичном доме научит меня подчинять требования моего «я» нуждам тех, кто придет ко мне.

— Ты могла бы стать медсестрой. Ты могла бы стать массажисткой. Ты могла бы…

— Я выбрала то, что выбрала.

— И это то, что ты собираешься делать? Провести неделю-другую, в городском борделе?

— Возможно.

— Это Каталина Ярбер предложила?

— Я сама до этого додумалась, — сказала Сундара торжественно. Ее глаза сверкали огнем. Мы были на грани тяжелейшей ссоры за всю нашу жизнь, прямых «я запрещаю это, не приказывай мне» выкриков. Я дрожал. Я представил Сундару, изящную и элегантную, которой желали обладать все мужчины и многие женщины, проводящей время в одной из этих зловеще стерильных муниципальных спаленок, Сундару, стоящую у раковины, растирая чресла антисептическим раствором, Сундару на узкой койке с поднятыми к груди коленями, обслуживая тупорылые потеющие туши, в то время как у ее двери стоит бесконечная очередь с зажатыми в руках билетами. Нет. Этого я проглотить не мог. Групповой секс из четверых, шести, десяти, сколько ей нравится человек, да, но не из «n» неизвестных, но не предложение ее драгоценного нежного тела каждому отвратительному неудачнику Нью-Йорка, который может позволить себе цену допуска к ней. В какой-то момент старомодный муж был готов подняться во мне, чтобы велеть ей бросить эти глупости или сказать что-нибудь в этом роде. Но, конечно, это было невозможно. Поэтому я ничего не сказал. И глубокая бездна пролегла между нами. Мы были на разных островах в охваченном штормом море, отнесенные друг от друга заверяющимися потоками, и я не имел возможности даже крикнуть через расширяющийся пролив, не мог достать до нее бесполезными руками. Куда ушло единство, которое объединяло нас несколько лет? Почему пролив между нами становится шире?

— Ну и иди в свой дом шлюх, — пробормотал я. И вышел из квартиры в слепом, диком, нестохастичном бешенстве гнева и страха.

Вместо того, чтобы зарегистрироваться в публичном доме, Сундара отправилась в аэропорт Кеннеди и купила билет на ракету в Индию. Она искупалась в Ганге возле одной из Бенарских гор, провела час в безуспешных поисках родственников в окрестностях Бомбея, съела обед, заправленный кэрри, в Грин-отеле и успела на следующую ракету домой. Путешествие заняло в целом сорок часов и стоило сорок долларов в час, но эта симметрия не смогла облегчить моего настроения. У меня хватило ума не обсуждать это.

В любом случае я был беспомощен. Сундара была свободным существом и с каждым днем становилась все свободнее. У нее была привилегия тратить свои деньги на то, что она сама выбирала, даже на сумасшедшие поездки на одну ночь в Индию. В последующие за ее возвращением дни я старался не расспрашивать ее о том, собирается ли она использовать свою лицензию на проституцию. Может, она уже воспользовалась ею. Я предпочитал не знать.

Через неделю после моего визита к Карваджалу, он позвонил и спросил, смогу ли я пообедать с ним завтра. Итак, я встретился с ним в клубе «Купцов и судовладельцев» в финансовом районе.