Думы
вернуться

Случевский Константин Константинович
Шрифт:

В КИЕВЕ НОЧЬЮ

Спит пращур городов! А я с горы высокой Смотрю на очерки блестящих куполов, Стремящихся к звездам над уровнем домов, Под сенью темною, лазурной и стоокой. И Днепр уносится… Его не слышу я, — За далью не шумит блестящая струя. О нет! Не месяц здесь живой красе причина! Когда бы волю дать серебряным лучам Скользить в безбрежности по темным небесам, Ты не явилась бы, чудесная картина, И разбежались бы безмолвные лучи, Чтоб сгинуть, потонуть в неведомой ночи. Но там, где им в пути на землю пасть случилось, Чтобы светить на то, что в тягостной борьбе, Так или иначе, наперекор судьбе, Бог ведает зачем, составилось, сложилось — Иное тем лучам значение иметь: В них мысль затеплилась! Ей пламенем гореть! Суть в созданном людьми, их тяжкими трудами, В каменьях, не в лучах, играющих на них, Суть в исчезанье сил, когда-то столь живых. Сил, возникающих и гибнущих волнами, — А кроткий месяц тут, конечно, ни при чем С его бессмысленным серебряным лучом.

НА ПУБЛИЧНОМ ЧТЕНИИ

Когда великий ум в час смерти погасает, Он за собою вслед потомству оставляет, Помимо всяких дел, еще и облик свой, Каким он в жизни стал за долгою борьбой., И вот к нему тогда радетели подходят И, уверяя всех, что память мертвых чтут, В душе погаснувшей с фонариками бродят, По сокровеннейшим мечтам ее снуют, — В догадках, вымыслах и выводах мудреных Кощунствуют при всех и, на правах ученых, В любезном чаянье различных благостынь Немытою рукой касаются святынь…

«Я задумался и — одинок остался…»

Я задумался и — одинок остался; Полюбил и — жизнь великой степью стала; Дружбу я узнал и — пламя степь спалило; Плакал я и — василиски нарождались. Стал молиться я — пошли по степи тени; Стал надеяться и — свет небес погаснул; Проклял я — застыло сердце в страхе; Я заснул — но не нашел во сне покоя… Усомнился я — заря зажглась на небе, Звучный ключ пробился где-то животворный, И по степи, неподвижной и алкавшей, Поросль новая в цветах зазеленела…

БУДУЩИМ МОГИКАНАМ

Да, мы, смирясь, молчим… в конце концов — бесспорно!.. Юродствующий век проходит над землей, Он развивает ум старательно, упорно И надсмехается над чувством и душой. Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно Молчать сознательно, но заодно с толпой; В веселье чувственности сытой и шальной Засмеивать печаль и шествовать покорно! Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно; В могилу заодно сойти с ней не обидно; Но каково-то тем, кому судьба — стареть И ждать, как подрастут иные поколенья И окружат собой их, ждущих отпущенья, Последних могикан, забывших умереть!

«Кто вам сказал, что ровно половина…»

Кто вам сказал, что ровно половина Земли, та именно, что в ночь погружена, Где темнота царит, где звезды светят зримо, Вся отдана успокоенью сна? Бессонных множество! Смеясь или кляня, Они проводят в ночь живую ярость дня! Кто вам сказал, что ровно половина Земли вертящейся объята светлым днем? А все образчики классической дремоты, Умов, охваченных каким-то столбняком? Нет! Полон день земли, в котором бьемся мы, Духовной полночью, смущающей умы.

«Где только крик какой раздастся иль стенанье…»

Где только крик какой раздастся иль стенанье — Не все ли то равно: родной или чужой — Туда влечет меня неясное призванье Быть утешителем, товарищем, слугой! Там ищут помощи, там нужно утешенье, На пиршестве тоски, на шабаше скорбей, Там страждет человек, один во всем творенье, Кружась сознательно в волнении зыбей! Он делает круги в струях водоворота, Бессильный выбраться из бездны роковой, Без права на столбняк, на глупость идиота И без виновности своей или чужой! Ему дан ум на то, чтоб понимать крушенье, Чтоб обобщать умом печали всех людей И чтоб иметь свое, особенное мненье При виде гибели, чужой или своей!

«Где только есть земля, в которой нас зароют…»

Где только есть земля, в которой нас зароют, Где в небе облака свои узоры ткут, В свой час цветет весна, зимою вьюги воют, И отдых сладостный сменяет тяжкий труд. Там есть картины, мысль, мечтанье, наслажденье, И если жизни строй и злобен и суров, То все же можно жить, исполнить назначенье; А где же нет земли, весны и облаков? Но если к этому прибавить то, что было, Мечты счастливые и встречи прежних лет, Как, друг за дружкою, то шло, то проходило, Такая-то жила, такой-то не был сед; Как с однолетками мы время коротали, Как жизни смысл и цель казалися ясней, — Вы вновь слагаетесь, разбитые скрижали Полузабывшихся, но не пропавших дней.

«Край, лишенный живой красоты…»

Край, лишенный живой красоты, В нем намеки одни да черты, Все неясно в нем, полно теней, Начиная от самых людей; Если плачут — печаль их мелка, Если любят — так любят слегка, Вял и медлен неискренний труд, Склад всей жизни изношен и худ, Вечно смутен, тревожен их взгляд, Все как будто о чем-то молчат… Откровенной улыбки в них нет, Ласки странны, двусмыслен совет… Эта бледность породы людской Родилась из природы самой: Цепи мелких, пологих холмов, Неприветные дебри лесов, Реки, льющие волны сквозь сон, Вечно серый, сырой небосклон… Тяжкий холод суровой зимы, Дни, бессильные выйти из тьмы, Гладь немая безбрежных равнин — Ряд не конченных кем-то картин… Кто-то думал о них, рисовал, Бросил кисти и сам задремал…