В коридоре послышался голос Уварова. Физик напевал какой-то игривый мотивчик. Распахнулась дверь.

— Доброе утро! — Он остановился на пороге, взглянул с сочувствием на Фрэнка.

— Мутит? Потрескивает головенка? Да-а, и глазенки как у кролика-альбиноса. Вам бы сейчас огуречного рассола.

— Вы понимаете, Миша, — Эдерс скосил глаза на кровать, — уже не говоря о нравственной стороне, он не желает считаться с тем, что организм еще не окреп после экспериментов. Кто знает, какие могут возникнуть последствия. Судя по поведению вчера, он на пути превращения в нашего волосатого пращура, в какого-то первобытного питекантропа.

— Питекантропы не пили, — буркнул Грег.

— Вот и будете первым пьющим, забулдыгой неандертальцем, кроманьонцем или еще кем.

— Поднимайтесь, Грег. — Уваров подошел к кровати и взлохматил Фрэнку волосы. — Я попрошу Мартина сварить кофе покрепче — это вас взбодрит. Вставайте, — он подмигнул и направился к двери.

— Ы-ы-ы. — Грег сел, опустил ноги на пол и затряс головой. — Чтобы я еще хоть раз…

— Не давайте никаких клятв. Не кощунствуйте. Я вам не верю. Посмотрела бы на вас мисс Юта. Она с таким пьянчужкой и разговаривать-то не станет. Стыд и позор.

— Если она меня любит и я ей дорог, то снизойдет… — Грег заглянул под кровать, ища туфли.

— В таком омерзительном виде вы никому не дороги. Фу, какое безобразие. В общем, я умываю руки. Ваш нелепый и жалкий вид не вызывает даже сострадания. Да-да, сострадания. Ни на йоту. Знаете, что вы мне напоминаете?

— Что?

— Мокрую, старую, облезлую шляпу после дождя.

— Я больше не буду, доктор, — опять заискивающе повторил Грег. — Заверяю, как перед богом. «Это же была необходимость.

— Хорошо. — Эдерс встал. — Но в последний раз. Спускайтесь вниз, вам действительно следует подкрепиться.

В холле за столом Уваров что-то оживленно рассказывал Мартину, помогал мимикой и жестами. Оба покатывались от хохота.

— О чем речь? — Доктор сдвинул брови, сел и указал Грегу на стул рядом.

— Миша поведал о своих наблюдениях за оленями в Канаде, — ответил негр. — Он туда ездил по делам.

— И что же смешного вытворяют эти животные? — Эдерс налил Грегу кофе и повернулся к Уварову.

— Понимаете, доктор, — начал тот, — я даже не представлял. Оказывается, олень не в пример лошади очень несообразителен. На водопой его гоняют все лето по одной и той же тропинке. В какой-то момент, не помню, то ли по причине среза рогов или еще почему, но некоторое время ему нельзя пить. Тогда пастух ставит поперек тропинки жердь на двух тоненьких подставочках. Олень доходит до нее, смотрит — путь закрыт, поворачивается и идет обратно. Вы представляете, он не додумывается обойти жердь стороной. До того глуп.

— Мне кажется — это не глупость, а дисциплинированность, — возразил Эдерс. — Он видит запрет, как знак на пути автомобилиста, и подчиняется ему безоговорочно. Мне остается сожалеть, что некоторые люди не обладают логикой оленя. Я бы поставил кое-кому перекладину на пути к бару, пусть поворачивает и направляется куда положено.

— Но я-то додумаюсь ее обойти, — вставил Грег, — вашу жердь.

— Судя по ответу, вы намерены продолжать в том же духе, хотя несколько минут назад клялись в обратном?

Грег молчал, помешивая ложечкой кофе.

— Что же вы молчите, как Валаамов осел! — вскипел доктор. — Извините за резкость.

Неожиданно Уваров громко захохотал.

— Ваш смех, Миша, неуместен и неприличен, — скривился Эдерс, — этим вы поддерживаете слабость Фрэнка, как бы пассивно одобряете — это нечестно и непорядочно.

— Простите, милый доктор, но мой смех не имеет к Фрэнку и его слабостям никакого отношения. — Уваров продолжал смеяться, вытирая выступившие слезы.

— Что ж, смех без причин? Тогда вам бы следовало обратиться к…

— Да нет же, доктор. Он имел отношение к вам, вернее, вашему сравнению.

— И что в нем смешного? — Эдерс насупился.

— Дело в том, что у прорицателя Валаама никогда не было осла. У него имелась ослица. И отличалась она не тем, что молчала, а как раз наоборот, вопреки сородичам, вдруг заговорила человеческим языком. Вы же, наверное, имели в виду буриданова осла, сравнение с этим животным приписывают французскому философу-схоласту Жану Буридану, как пример парадокса абсолютного детерминизма в учении о воле: осел, помещенный на равном расстоянии меж двух одинаковых охапок сена, должен умереть от голода, ибо не сможет решить, какую из них предпочесть.