— Это много, Сеня?

— Семь тысяч световых лет.

«Не будет! — замерло сердчишко Алены. — Папы не будет… Тысячи лет… Даже вестей не будет!»

Она то ли вскрикнула, то ли застонала.

Не помня себя, не видя ничего вокруг, бросилась бежать.

Напролом. Безоглядно.

Колючие ветки шиповника схватили девочку на опушке — она рванулась. Обдираясь в кровь, высвободилась. Бежала уже из последних сил — все дальше, все глубже в лес. Задыхалась от рыданий, от черного ужаса, который гнался за ней буквально по пятам: «Не будет! Тысячи лет не будет…»

В глухом овраге Алена упала. Силы и мысли покинули ее. В распахнутых глазах девочки отражались равнодушные звезды, успевшие объявиться в прояснившемся небе.

…Дома Илью ожидало письмо от сестры и три разноцветные карточки-опросники.

«Узнаю Светлану, — подумал он, открывая узенький конверт. — Узнаю, но не понимаю. Почему деловая и сильная женщина отдает предпочтение клочку бумаги, а не живому общению? Всего-то дел — набери индекс на браслете связи и говори, сколько хочешь…»

Письмо было обычным: несколько фраз о Вадиках — большом и малом, краткий отчет об успехах Светланы в генетическом моделировании, а вот и традиционные нравоучения. Ну что ж, все это уже было. Впрочем, нет. Вот здесь сказано нечто новое. Любя, конечно, пишет, но как непримиримо и обидно:

«Может, ты и знаешь, но на всякий случай сообщаю: Иштван Кишш, с которым ты учился в медицинском, вчера назначен главным врачом на Пальмиру. Это прекрасная планета курортного типа. Только-только сдали в эксплуатацию. У Иштвана теперь море работы. Не обижайся, Илюша, но мне обидно за тебя. Обидно, что ты бросил конкретное и нужное дело ради сомнительных занятий добротворством.

Я не отрицаю Службу Солнца. Но для тебя, зрелого специалиста, это — запоздалая романтика…

Потом уж очень эфемерна ваша главная заповедь — счастье должно стать неизбежностью. Мы и так счастливы — общественно счастливы. Но я, например, ни за что и никому на свете не отдам свою неудовлетворенность ученого, слезы неудач и даже… вспышки ревности…»

— Чудак-человек! — воскликнул Илья, откидываясь в кресле. — Да кто тебе мешает — страдай, ревнуй на здоровье! Эх, сестричка, сестричка!..

Его одолевало возмущение.

Чтобы отвлечься, Илья взял карточки опросов общественного мнения. Так, институт Семьи интересует мое отношение к полигамии. Думаю, дело стоящее, на любителя… Дальше. Служба Сервиса просит поделиться своими соображениями о работе Центров обслуживания. Отвратительная система — привязывает тебя к земле крепче фундамента. И это во времена модулей и дубликаторов вещества… Что еще? Опять двадцать пять плюс Светлана. Голубая карточка института социальной психологии, а на ней «голубой» вопрос: «Назовите основные моральные категории, определяющие сущность современного человека».

«Это пожалуйста», — улыбнулся Илья и размашисто начертал поперек карточки: «Стремление к всеобщему счастью!»

Подумал немного, хмурясь и поглядывая на письмо сестры. Затем начал писать прямо на карточке:

«Согласен с тобой, Светлана.

Сделать всех людей одинаково счастливыми — это, конечно, прекрасная, но несбыточная мечта, не более. Невозможная мечта, да и ненужная. Счастье — не хлеб, его на равные кусочки не разделишь.

Но!

Но делать людей счастливее можно и нужно. Необходимо!

Поэтому я не приемлю твою (или у кого ты там вычитала?) формулировку — «мы общественно счастливы». Чересчур уж она обтекаемая, удобная для равнодушных. Да, общество в целом счастливо. Но это вовсе не значит, что Анатоль, заблудившийся в собственной душе, имел право убить себя и других, уничтожить огромный труд людей. Это не значит, что общество может позволить таким, как Дашко, паразитировать на чужих интеллектах. Наше всеобщее благополучие ни в коей мере не может оправдать, например, равнодушия к судьбам аборигенов далекой Геи. Видишь, сестричка, как туго все переплелось.

Может, ты помнишь, я с детства люблю старые слова. Выстраданные и испытанные, отмытые в реке времени так, что к ним пришел совершенно новый смысл.

Так вот, Светлана.

Я знаю пока во Вселенной одно божество — человека. И воля его не может быть иной, кроме воли любви, счастья и добра. Это его предопределение, его светлый рок, если хочешь — фатум, но только рукотворный, улыбчивый. Это, наконец, — судьба человечества. Им лично выбранная — раз и навсегда, добытая кровью и потом, и потому непреложная!»

Письмо сестре было как взрыв, как освобождение от сокровенных и давно созревших мыслей.

Сразу стало легче. И сразу навалилась неодолимая усталость, которая собиралась несколько недель подряд и которую он старался отогнать все эти дни…

Где-то над городом пробовала свой голос гроза.

Но Илья уже не слышал ее громыхания. Он спал, неудобно согнувшись в кресле и положив под правую щеку ладонь.

— Вот беда, — пробормотал Гуго, останавливаясь. — Передохнем минутку. Здесь поляна.