— Правильно, — сказал Саломон шотландцу. — Это единственное спасенье — но я не тот человек, который вам необходим. Я могу выделить несколько тысяч — ну, скажем, пять, но вам понадобится настоящий капитал, большие деньги. Тут надо разговаривать с Моррисом, Ридом, Рашем. Я думаю, они пойдут на это.

— После всего, что учинил против них Пейн? Ведь эта идея принадлежит ему.

— Да, после всего, что он учинил. Они хотят, чтоб это была их революция, но вовсе не хотят проиграть войну.

Макленаган пошел говорить с Моррисом. Моррис сказал угрюмо:

— Я его ненавижу, этого… но он прав. Мы идем ко дну. Если б мне удалось убедить Уилсона…

— Может, удастся все-таки, — улыбнулся шотландец.

— Но что бы там ни было, господин Пейн нам когда-нибудь заплатит, — зло прибавил Моррис. — Мы еще ему припомним.

Таким образом сумма ненависти, которую вызвал к себе Пейн, осталась возрастать до поры, а пятьсот его континентальных долларов легли в основу созданного в тот же вечер «Банк оф Пенсильвания», призванного снабжать армию провиантом, обмундированием и снаряженьем.

Пейн продолжал писать свои «Кризисы» с прежним накалом страсти, но, чтобы вдохнуть огонь в свои строки, должен был больше и больше пить. Он дважды побывал в армии; все тот же Здравый Смысл, только худой и изнуренный, как никогда, — однако солдаты встречали его радостно, и, как прежде, летел к нему их возглас:

— Черт возьми, Том, какой же во всем этом смысл?

Он терпеливо объяснял снова и снова; они были его дети, грязные, страшные, измученные, как он сам. Вашингтон сказал ему:

— Не знаю, кто взялся бы оценить ваши заслуги, Пейн…

В «Кризисе Чрезвычайном», яростном и вместе сдержанном, он превзошел себя, призывая торговых людей действовать единым фронтом, доказывая, что только демократический строй дает возможность деловому человеку развернуться в полную силу. В «Кризисе о благе Общества» убеждал членов конфедерации вести борьбу всем миром, не раздувать междоусобную вражду, не допускать, чтобы региональные распри отвлекали внимание от общего врага. Теперь он стал думать о создании общенационального правительства; то, что случилось в Пенсильвании, должно было послужить предостереженьем.

Была неделя беспробудного пьянства, когда его одурманенный мозг бездействовал, когда он чувствовал, что выдохся, иссяк, что больше он не может; волна накатила и прошла, оставив его худым, как мощи, но еще более исполненным решимости, на сей раз — нести революцию в Англию, собственнолично. Со «Здравым смыслом», обращенным к гражданам Великобритании, к английскому рабочему и фермеру.

Натаниел Грин отговорил его. Только что завершилась история с Бенедиктом Арнолдом, и Англия еще кипела негодованьем по поводу казни Андре.

— Им бы повесить Пейна, — сказало Грин, — и уравняли бы счет. Боюсь, что вы еще нужны нам.

Внезапно — не за один день, не за неделю, но все же, после стольких лет, достаточно внезапно — сделалось ясно, что война выиграна; она еще не кончилась, еще не подписали мир, и тем не менее она была выиграна; одна из армий англичан — окружена под Йорктауном, все притязанья англичан на Америку — развеяны в дым, тори — сокрушены, финансовая проблема — решена, благодаря миллионам, предоставленным взаймы Францией. И тогда, в одиночестве, в страхе, Пейн, глядя на это все, принужден был спросить себя:

— А что же я? Кто я теперь такой?

Земля уплывала у него из-под ног. Всегда сбоку припека, за кулисами событий, вечный пропагандист, он дожил до времени, когда пропаганда стала не нужна, не нужны — закулисные ухищренья. Фигура Пейна, исторгающего призывы и заклятья, могла бы в победоносной армии вызвать только смех. Его ремеслом была революция, и вот время упразднило это ремесло.

Стало быть, принимайся опять за корсеты, мрачно говорил он себе. Его друзья, соратники обращались кто к государственным делам, кто к строительству; другие хапали, наживались, ибо на то и победа, чтобы приносить трофеи. А он, столь очевидно непригодный для роли государственного мужа, не желал для себя и трофеев.

Побывал, правда, во Франции. Генри Лоренс — старый друг, некогда президент Конгресса — по пути в Голландию был захвачен в плен англичанами. Пейн, который был знаком с сыном Лоренса, старался облегчить юноше его горе.

— Не навек же, — говорил он Джону Лоренсу. — Скоро начнут обменивать пленных. Вот только кончится война…

Пейн умел подойти к человеку; юноша очень скоро стал боготворить его. Потом, когда молодого Лоренса отправили в Париж поторопить французов с предоставлением займа, он начал упрашивать Пейна поехать с ним, и Пейн, видя, что его работа по эту сторону океана близится к концу, согласился. Получилось нечто вроде каникул — впервые в жизни; прибыл во Францию почетным гостем, важные особы подсовывали ему свои книжечки «Здравого смысла», выпрашивая автограф, наполняя его непривычным сознанием, что он, Пейн, и в самом деле что-то собой представляет.