Том 5. Стихотворения
вернуться

Белый Андрей
Шрифт:

Июль 1908

Серебряный Колодезь

Деревня

Г.А. Рачинскому

Снова в поле, обвеваем Легким ветерком. Злое поле жутким лаем Всхлипнет за селом. Плещут облаком косматым По полям седым Избы, роем суковатым Изрыгая дым. Ощетинились их спины, Как сухая шерсть. День и ночь струят равнины В них седую персть. Огоньками злых поверий Там глядят в простор, Как растрепанные звери Пав на лыс-бугор. Придавила их неволя, Вы — глухие дни. За бугром с пустого поля Мечут головни, И над дальним перелеском Просверкает пыл: Будто змей взлетает блеском Искрометных крыл. Журавель кривой подъемлет, Словно палец, шест. Сердце Оторопь объемлет, Очи темень ест. При дороге в темень сухо Чиркает сверчок. За деревней тукнет глухо Дальний колоток. С огородов над полями Взмоется лоскут. Здесь встречают дни за днями: Ничего не ждут. Дни за днями, год за годом: Вновь за годом год. Недород за недородом. Здесь — немой народ. Пожирают их болезни, Иссушает глаз… Промерцают в синей бездне — Продрожит — алмаз, Да заря багровым краем Над бугром стоит. Злое поле жутким лаем Всхлипнет; и молчит.

1908

Серебряный Колодезь

Шоссе

Д.В. Философову

За мною грохочущий город На склоне палящего дня. Уж ветер в расстегнутый ворот Прохладой целует меня. В пространство бежит — убегает Далекая лента шоссе. Лишь перепел серый мелькает, Взлетая, ныряя в овсе. Рассыпались по полю галки. В деревне блеснул огонек. Иду. За плечами на палке Дорожный висит узелок. Слагаются темные тени В узоры промчавшихся дней. Сижу. Обнимаю колени На груде дорожных камней. Сплетается сумрак крылатый В одно роковое кольцо. Уставился столб полосатый Мне цифрой упорной в лицо.

Август 1904

Ефремов

На вольном просторе

Муни

Здравствуй, — Желанная Воля — Свободная, Воля Победная, Даль осиянная, — Холодная, Бледная. Ветер проносится, желтью травы колебля, — Цветики поздние, белые. Пал на холодную землю. Странны размахи упругого стебля, Вольные, смелые. Шелесту внемлю. Тише… Довольно: Цветики Поздние, бледные, белые, Цветики, Тише… Я плачу: мне больно.

Август 1904

Серебряный Колодезь

На рельсах

Кублицкой-Пиоттуx

Вот ночь своей грудью прильнула К семье облетевших кустов. Во мраке ночном утонула Там сеть телеграфных столбов. Застыла холодная лужа В размытых краях колеи. Целует октябрьская стужа Обмерзшие пальцы мои, Привязанность, молодость, дружба Промчались: развеялись сном. Один. Многолетняя служба Мне душу сдавила ярмом. Ужели я в жалобах слезных Ненужный свой век провлачу? Улегся на рельсах железных, Затих: притаился — молчу. Зажмурил глаза, но слезою — Слезой овлажнился мой взор, И вижу: зеленой иглою Пространство сечет семафор. Блеснул огонек, еле зримый, Протяжно гудит паровоз. Взлетают косматые дымы Над купами чахлых берез.

1908

Москва

Из окна вагона

Эллису

Поезд плачется. В дали родные Телеграфная тянется сеть. Пролетают поля росяные. Пролетаю в поля: умереть. Пролетаю: так пусто, так голо… Пролетают — вон там и вон здесь — Пролетают — за селами села, Пролетает — за весями весь; — И кабак, и погост, и ребенок, Засыпающий там у грудей: — Там — убогие стаи избенок, Там — убогие стаи людей. Мать Россия! Тебе мои песни, — О немая, суровая мать! — Здесь и глуше мне дай, и безвестней Непутевую жизнь отрыдать. Поезд плачется. Дали родные. Телеграфная тянется сеть — Там — в пространства твои ледяные С буреломом осенним гудеть.

Август 1908

Суйда

Телеграфист

С.Н. Величкину

Окрестность леденеет Туманным октябрем. Прокружится, провеет И ляжет под окном, — И вновь взметнуться хочет Большой кленовый лист. Депешами стрекочет В окне телеграфист. Служебный лист исчертит. Руками колесо Докучливое вертит, А в мыслях — то и се. Жена болеет боком, A тут — не спишь, не ешь, Прикованный потоком Летающих депеш. В окне кустарник малый, Окинет беглый взгляд — Протянутые шпалы В один тоскливый ряд, Вагон, тюки, брезенты Да гаснущий закат… Выкидывает ленты, Стрекочет аппарат. В лесу сыром, далеком Теряются пески, И еле видным оком Мерцают огоньки. Там путь пространства чертит… Руками колесо Докучливое вертит; А в мыслях — то и се. Детишки бьются в школе Без книжек (где их взять!): С семьей прожить легко ли Рублей на двадцать пять: — На двадцать пять целковых — Одежа, стол, жилье. В краях сырых, суровых Тянись, житье мое! — Вновь дали мерит взором — Сырой, осенний дым Над гаснущим простором Пылит дождем седым. У рельс лениво всхлипнул Дугою коренник, И что-то в ветер крикнул Испуганный ямщик. Поставил в ночь над склоном Шлагбаум пестрый шест: Ямщик ударил звоном В простор окрестных мест. Багрянцем клен промоет — Промоет у окна. Домой бы! Дома ноет, Без дел сидит жена, — В который раз, в который, С надутым животом!.. Домой бы! Поезд скорый В полях вопит свистком; Клокочут светом окна — И искр мгновенный сноп Сквозь дымные волокна Ударил блеском в лоб. Гремя, прошли вагоны. И им пропел рожок. Зеленый там, зеленый, На рельсах огонек… — Стоит он на платформе, Склонись во мрак ночной, — Один, в потертой форме, Под стужей ледяной. Слезою взор туманит. В костях озябших — лом. А дождик барабанит Над мокрым козырьком. Идет (приподнял ворот) К дежурству — изнемочь. Вдали уездный город Кидает светом в ночь. Всю ночь над аппаратом Он пальцем в клавиш бьет. Картонным циферблатом Стенник ему кивнет. С речного косогора В густой, в холодный мрак — Он видит — семафора Взлетает красный знак. Вздыхая, спину клонит; Зевая над листом, В небытие утонет, Затянет вечным сном Пространство, время. Бога И жизнь, и жизни цель — Железная дорога, Холодная постель. Бессмыслица дневная Сменяется иной — Бессмыслица дневная Бессмыслицей ночной. Листвою желтой, блеклой, Слезливой, мертвой мглой Постукивает в стекла Октябрьский дождик злой. Лишь там на водокачке Моргает фонарёк. Лишь там в сосновой дачке Рыдает голосок. В кисейно-нежной шали Девица средних лет Выводит на рояли Чувствительный куплет.

1906–1908

Серебряный Колодезь

В вагоне

Т.Н. Гиппиус

Жандарма потертая Форма, Носильщики, слезы. Свисток — И тронулась плавно платформа; Пропел в отдаленье рожок. В пустое, раздольное поле Лечу, свою жизнь загубя: Прости, не увижу я боле — Прости, не увижу тебя! На дальних обрывах откоса Прошли — промерцали огни; Мостом прогремели колеса… Усни, мое сердце, усни! Несется за местностью местность — Летит: и летит — и летит. Упорно в лицо неизвестность Под дымной вуалью глядит. Склонилась и шепчет: и слышит Душа непонятную речь. Пусть огненным золотом дышит В поля паровозная печь. Пусть в окнах — шмели искряные Проносятся в красных роях, Знакомые лица, дневные, Померкли в суровых тенях. Упала оконная рама. Очнулся — в окне суетня: Платформа — и толстая дама Картонками душит меня. Котомки, солдатские ранцы Мелькнули и скрылись… Ясней Блесни, пролетающих станций Зеленая россыпь огней!

Август 1905

Ефремово

Станция

Г.А. Рачинскому

Вокзал: в огнях буфета Старик почтенных лет Над жареной котлетой Колышет эполет. С ним дама мило шутит, Обдернув свой корсаж, — Кокетливо закрутит Изящный сак-вояж. А там — сквозь кустик мелкий Бредет он большаком. [2] Мигают злые стрелки Зелененьким глазком. Отбило грудь морозом, А некуда идти — Склонись над паровозом На рельсовом пути! Никто ему не внемлет. Нигде не сыщет корм. Вон: — станция подъемлет Огни своих платформ. Выходят из столовой На волю погулять. Прильни из мглы свинцовой Им в окна продрожать! Дождливая окрестность, Секи, секи их мглой! Прилипни, неизвестность, К их окнам ночью злой! Туда, туда — далеко, Уходит полотно, Где в ночь сверкнуло око, Где пусто и темно. Один… Стоит у стрелки. Свободен переезд. Сечет кустарник мелкий Рубин летящих звезд. И он на шпалы прянул К расплавленным огням: Железный поезд грянул По хряснувшим костям — Туда, туда — далеко Уходит полотно: Там в ночь сверкнуло око, Там пусто и темно. А всё: в огнях буфета Старик почтенных лет Над жареной котлетой Колышет эполет. А всё: — среди лакеев, С сигары армянин Пуховый пепел свеяв, — Глотает гренадин. Дождливая окрестность, Секи, секи их мглой! Прилипни, неизвестность, К их окнам ночью злой!

2

Большая дорога.